28 день
Первого зерна
ElderScrolls.Net
Главная » Произведения » Контракт рисовальщицы

Контракт рисовальщицы

Автор: Alvirdimus

До того дня я думала, что это мой дар. Но нет, это мое проклятие.
Где находятся эти глаза, перед которыми встают картины, никогда не виденные глазами настоящими? Покажите мне где; я своими руками выколю их.

Я не хочу больше видеть два самых дорогих мне лица. Я не хочу видеть, как багряные тени залегают в их глазницах, как меркнет свет их глаз. Я не хочу видеть, как их мягкие черты искажают муки ужаса и боли. Я не хочу видеть, как мои родители падают наземь, как темное пятно расползается по нежно-розовому мрамору. Я хочу, чтобы тени, обступившие моих родителей, больше не приходили в мои сны.

Двенадцать лун мне не было от них покоя и сколько б не было еще, если бы в один день я не поняла, что все прекратится.

Лесная эльфийка устало оглядывала снующий мимо нее народ. Уже вечерело, но она прекрасно знала, что пока лучи заходящего солнца еще освещают скопище палаток, тентов и навесов, толпа зевак, среди которых изредка встречаются покупатели, не покинет Большой рынок Сильвенара. Ужасно хотелось глотнуть ротмета, однако ее напарница и вкупе с тем двоюродная сестра, Ноэльдир, все еще не появлялась. Взгляд эльфийки в тысячный раз скользнул по набору резных костяных кубков филигранной работы — бесценный товар, что они выставили сегодня и покупателя на который придется ждать, наверно, неделями, если не месяцами, непрестанно беспокоясь о возможной краже. Девушка была погружена в невеселые мысли об этой новой головной боли, когда ее разбудил прозвучавший сверху негромкий хрипловатый голос:

— Искусная работа.
Эльфийка подняла голову. Высокий мужчина в свободной черной одежде покручивал в руках один из резных кубков, держа его кончиками бледных пальцев за тонкую костяную ножку. С минуту она молча смотрела на него, изучая правильные, аристократичные черты, следя за каждым движением живых серо-зеленых глаз, не в силах оторвать взгляд от лица незнакомца. Того, похоже, ничуть не волновало такое поведение: все его внимание уделялось одному лишь кубку. Наконец, она опомнилась, окинула глазами довольно простого вида костюм мужчины, и с некоторой нерешительностью заметила:

— Это дорогая вещь.
— Еще бы, — с усмешкой отозвался незнакомец, не отводя взгляда от кубка.
— И продается только в комплекте. Шесть кубков, каждый по…
— Две тысячи девятьсот дрейков.

Эльфийка замолкла от неожиданности. Незнакомец назвал практически ту самую цену, за которую ее дядя поручил продать товар.
— …Каждый по пятьсот двадцать, но за весь комплект всего три тысячи сто — я готова уступить вам двадцать дрейков, — она учтиво улыбнулась, закончив заученную фразу.
— Две тысячи девятьсот пятьдесят? — мужчина наконец оторвал взгляд от кубка и с хитроватым, снисходительным прищуром глянул в глаза эльфийке, улыбнувшись в ответ.
— Но вы же понимаете, что такой изысканной работы комплект, достойный стоять на столе самого Императора, не может стоить дешевле трех тысяч ста, и если я скину еще хотя бы пятьдесят, это будет просто неслыханно…

На прилавок с металлическим звоном опустился кожаный мешочек.
— Здесь три тысячи золотом. Берите.

Мягкий вкрадчивый голос, обольщающая улыбка и гипнотизирующий взгляд незнакомца произвели должный эффект. Девушка опустила кубки в устланный пухом и перьями ящик и вручила его покупателю. Тот слегка склонил голову в благодарности, после чего удалился.

Я хотела побежать за ним, снова взглянуть ему в лицо, снова увидеть эти черты, проникнуть в их загадку, узнать их характер, сильнее запечатлеть их в памяти. Я не решилась. Я бы тут же принялась рисовать это лицо, которое все еще стояло перед моим глазами, но под рукой не оказалось ничего подходящего. Я просто сидела и старалась как можно отчетливей вспомнить каждую черточку этого лица, каждую линию и изгиб.

— О боги!
Услышав высокий девичий вскрик, эльфийка повернулась и увидела свою напарницу. Та стояла, окаменев, две чаши валялись у ее ног посреди дымящейся лужи разлитого ротмета. Взгляд Ноэльдир был устремлен на прилавок.

— Меттэстель, где кубки?! Неужели… неужели их украли? — убитым голосом произнесла она.
В ответ Меттэстель весело рассмеялась.
— Я продала их. Вот три тысячи золотом, — она подняла увесистый кожаный мешочек.

Ноэльдир не сразу осознала услышанное, но все же взяла мешочек из рук напарницы и пересчитала монеты.
— Все точно. Здесь золота на три тысячи дрейков… Но я не понимаю, как?.. Я думала, до приезда очередной делегации к Гласу Народа у нас нет никаких шансов!
— Кубки купил какой-то незнакомый человек. Я его никогда раньше не видела. Бретон, наверно, хотя, возможно, имперец, или даже полукровка. Мы быстро сторговались, он сразу же заплатил всю сумму, забрал кубки и ушел. Буквально пару минут назад…
— Невероятно! А хотя… Да, я, кажется, припоминаю, как торговцы рассказывали мне о чем-то подобном. Несколько месяцев тому назад кто-то из них выставил на продажу лампу из черепа редгарда, просто залюбуешься как тонко сработанную — лампа была, ну, как будто из затвердевшего кружева, а не из кости. И представь: в первый же день ее купил какой-то человек, похожий на бретона. Если бы он оставил долговую расписку, ну или хоть пригласил бы торговца для выплаты денег к себе, в свой дом, знаешь же, как обычно делают при таких крупных сделках, тогда-то вот и можно было бы сказать наверняка, кто он да откель будет. Но тот просто выложил за лампу четыре тысячи золотом и ушел. Скорей всего, это именно он сейчас и был!

Меттэстель кивнула. Ноэльдир тут же принялась радостно щебетать о том, что теперь они могут наконец-то пойти домой, и о том, как будет рад ее отец при виде полного золотом мешочка, и о том, что они наконец-то смогут приобрести. Но Меттэстель не слушала ее.

Я поняла, что смогу снова увидеть это лицо. Все свободное время я посвящала попыткам повторить эти черты на немногих оставшихся у меня обрывках пергамента — холст уже давно закончился. Я чертила и правила, стирала и чертила снова. Выходило похоже, очень похоже, но что-то ускользало. Это было красивое, изящное, но неживое, застывшее лицо — точно как и на всех предыдущих моих портретах. Их хвалили, ими даже кто-то восхищался — но я никогда не была довольна результатом. Я хотела перенести на полотно живое лицо —такое, каким я вижу его перед своим внутренним взором. Не вышло. Ни разу.

Лицо незнакомца прогнало черные тени из моих снов и вытеснило образы умирающих родителей. Однако даже во снах это лицо казалось далеким и недосягаемым.

Я не пропускала ни одного базарного дня. Я узнавала, будет ли у кого из торговцев редкий драгоценный товар, и следила, следила, следила…

Наконец, я снова увидела.

«Он!» – кольнуло сознание Меттэстель, когда фигура, столь часто виденная ею во снах, мелькнула перед нею наяву. В руке у незнакомца был зажат маленький сверток: похоже, сегодняшняя сделка уже произошла, и если она не последует за ним, тот покинет рынок и снова растворится в вечерних сумерках.

— Мне нужно идти. Встретимся дома, — поспешно попрощалась она с кузиной и, не обращая внимания на недовольное выражение на лице той, выбежала из-за прилавка и последовала через редеющую вечернюю толпу следом за незнакомцем.

Тот вскоре отделился от толпы, свернул с широкой аллеи и углубился в темные переулки Имперского квартала. Дома постепенно становились все менее респектабельными, напоминая скорее заброшенные развалины, реже встречались прохожие. Эльфийка гадала, что человеку, распоряжающемуся столь солидными суммами, делать в этом неблаговидном районе. Самого незнакомца становилось все хуже и хуже видно, силуэт его растворялся в сгущающихся сумерках.

Меттэстель свернула за очередной угол вслед за незнакомцем и, оглянувшись, поняла, что все-таки упустила его. Но она еще даже не успела почувствовать разочарование, как кто-то обхватил ее сзади и рывком притянул к стене. Девушка готова была закричать, но едва она набрала в грудь воздуху, холодное лезвие коснулось ее шеи, и та замерла, боясь шелохнуться.

Босмерка медленно выдыхала воздух, в панике шаря глазами по пустынному переулку, но тщетно — ни одного горящего окна, ни одной тени прохожего. Напавший на нее тоже ничего не предпринимал, но продолжал все так же крепко ее держать. Наконец, дыхание девушки несколько успокоилось, хотя сердце по-прежнему бешено колотилось. Заметив это, напавший склонил голову к ее уху.
— На кого ты работаешь? – спросил спокойный, даже насмешливый мужской голос.

По коже эльфийки пробежал мороз.

Это был тот самый голос, ласковый теплый шелест, сладкая дрожь задетых струн, голос, отзвуки которого не покидали мою голову с тех пор, как я впервые его услышала. Его голос.

— Я не понимаю, о чем вы, — прерывисто дыша, прошептала она.
— У тебя, кажется, и вправду нет оружия. Значит, ты просто шпион. Кто нанял тебя? — дыхание незнакомца обжигало жестким запахом металла.
— Никто! Я просто хотела узнать, кто вы и где живете.

Мужчина отрывисто хохотнул.
— Зачем?
— Понимаете… Я рисую портреты. Ваше лицо… Мне очень хотелось бы написать ваш портрет.
— Очаровательно, — издевательски протянул незнакомец. — Но боюсь, что эта уловка уже устарела. Кажется, я в последний раз встречался с ее использованием в Вэйресте. Обворожительнейшая шпионка, выдававшая себя за портретистку… Богатых и влиятельных так легко обезоружить, сыграв на их тщеславии, — он саркастически усмехнулся. — Сожалею, но у тебя это не выйдет. Ты не портретистка. Я запомнил тебя, милая девочка. Ты торгуешь изделиями из кости на рынке. Никаких портретов…
— Я не лгу! Я действительно портретистка, мое имя знают при дворах Алинора и Сильвенара. Я — Меттэстель!

Незнакомец замер.
— Меттэстель?.. — спросил он то ли ее, то ли себя самого, словно вспоминая.

В дальнем конце переулка послышались шаги. Мужчина вздрогнул, лезвие больно впилось в кожу, и у босмерки перехватило дыхание. Шаги медленно приближались, и скоро прохожий мог их заметить. Внезапно незнакомец отнял кинжал от шеи девушки, оттолкнул ее от себя и неслышно нырнул за угол. Она пыталась разглядеть его в потемках, но тщетно.

Угроза смерти не отпугнула, но лишь усилила нашу связь. Звуки его голоса разливались терпким эхом в моей голове, видение его лица не покидало меня ни во сне, ни наяву. Мое тело все еще хранило остатки его тепла, столь острой и краткой близости. Я не стала ждать следующего базарного дня. Я каждый день выходила в город, обходила улицы, переулки и парки с единственной целью: снова столкнуться с ним.

Меттэстель устало оперлась рукой о ствол толстого дуба, наблюдая за угасающим закатом. Розоватый свет еще окрашивал покатые крыши имперских построек и конусообразные верхушки жилищ в форме бутона, или луковицы, явлений местной архитектуры. Позади эльфийки темнел зеленью парк, представлявший из себя участок традиционных для Валенвуда лесных дебрей, не вырубленный под постройку домов.

На опиравшуюся о дерево руку опустилась чужая ладонь. Босмерка резко обернулась.
— Меттэстель.
Белые зубы незнакомца обнажились в широкой, хищноватой улыбке. Он учтиво поклонился.
Меттэстель молчала, и мужчина продолжил:
— Прошу прощения за неучтивость, проявленную при нашей последней встрече. Я вынужден быть осторожным.
— Да… Я понимаю, — после некоторой паузы ответила девушка.
— Очень рад. В тот момент, как вы назвали себя, все встало на свои места. Когда я увидел вас, торгующую поделками ремесленников, я почувствовал, что здесь что-то неправильно. Словно вы не на своем месте. Что и позволило мне заподозрить вас… Но когда вы назвали себя, я понял, что вы не лжете. Разве я был вправе отрицать ту дивную закономерность, по которой вы преображаете своей красотой здешнее суетное торжище точно так же, как ваши великолепно самобытные портреты украшают собой королевские дворцы? Да, мне стоило предугадать, что эта тонкая чувственность, это острое ощущение прекрасного, позволившие возникнуть подобным работам, непременно отразятся и во внешнем облике создателя.

— Благодарю, — щеки эльфийки подернул легкий румянец. Выразительный голос незнакомца, источающий велеречивые комплименты, производил завораживающее действие, ей пришлось одернуть себя, чтобы не поддаться этим чарам. — Но мои работы не стоят таких похвал. Там столько несовершенств… ах, и мне так и не удалось их исправить.

— Но, прошу вас, объясните: почему вы, владея толиким дарованием, промышляете столь неблагодарным занятием, как торговля безделушками? Ведь ваше место при дворе; там, где законно обретаются ваши работы.
— Ах, сударь… — она глубоко вздохнула. — Я не могу вернуться в Алинор, это невозможно… не спрашивайте. А в здешнем краю мне просто не с чем работать. Холст и масляные краски местные не производят — все из-за Зеленого Пакта. То, что привозят купцы, стоит просто неимоверно. Очень немногие могут себе такое позволить, да и искусство портрета здесь… не то, что бы не в почете, однако особого интереса у большинства не вызывает. Когда я приехала сюда, мне хватило материала едва на полгода. Сразу после этого двор забыл о моем существовании… Мне оставалось лишь смириться. Я стала помогать семье моих дяди и тети, у них сейчас и живу.

— Вот как? Да, весьма печальная ситуация… Однако теперь, когда я встретил вас, ее можно исправить. Так случилось, что я располагаю некоторыми запасами необходимых вам материалов. Я был бы рад принять вас у себя и предоставить вам все, что потребуется для занятий живописью, включая собственные апартаменты — если, конечно, вы окажете мне такую честь.
— О, о таком предложении я могла бы только мечтать, — лицо Меттэстель осветила радостная улыбка.
— В таком случае, позвольте пригласить вас прийти ко мне завтра, после захода солнца. Мой дом находится у выхода из дворцового парка и видом напоминает большой шарообразный бутон, окруженный бутончиками поменьше. Правда, под это описание могли бы попасть и другие поместья этого округа, однако вы сможете отличить мое жилище по доспехам стражников у входа. Они будут закованы в даэдрическую броню. Насколько мне известно, стражники прочих поместий облачены либо в костяные, либо в стальные доспехи, так что вы не ошибетесь. Я предупрежу стражу о вашем визите, так что вы сможете сразу же пройти в мои покои.

— Благодарю, сударь. Я непременно приду, — она поклонилась.
— Я буду ждать вас, любезнейшая Меттэстель, — он поклонился в ответ, и на лице его вновь сверкнула хищноватая улыбка. — А сейчас позвольте вас покинуть. Прошу, не следуйте за мной.
Мужчина развернулся и по узкой тропке направился через гущу переплетающихся веток и лиан. Только когда тот скрылся, Меттэстель поняла, что так и не узнала хотя бы его имени.

***

Искомый дом нашелся довольно легко. Пройдя мимо стражников, напоминавших скорее существ из Обливиона, чем смертных в броне, Меттэстель очутилась в тускло освещенной прихожей. Здесь никого не было, однако на другом конце комнаты в открытом дверном проеме мерцал свет. Войдя в эту дверь, босмерка очутилась во внутренних покоях. Это был большой круглый зал, высокие стены которого отливали перламутром и, плавно сужаясь, переходили в потолок, становясь тоньше и прозрачнее, так что через верхушку можно было различить сиреневые облака и слабое мерцание первых звезд. Длинные кисейные занавеси, шатром поднимающиеся к потолку, разделяли внутреннее пространство на два круга комнат и одну большую в центре. Легкие прозрачные ткани колыхал теплый ветерок, проникающий через узкие высокие окна. Дрожащий сумеречный свет и терпкий, сладковатый аромат струились по залу из золоченых ламп, наполненных благовонным маслом. Весь пол был устлан сеншальскими коврами, такими толстыми и мягкими, что могли бы заглушить даже тяжелую поступь легионера.

Сложно было сказать, что и кто находится в этих покоях, так как чем дальше пытался проникнуть взгляд, тем больше очертания предметов расплывались в светлой дымке. Меттэстель, озираясь, отодвинула одну занавеску, за ней другую, и увидела, что находилось в середине. Содержимое прочих комнат перестало ее интересовать, еще одна занавесь ушла в сторону, и девушка с трепетом приблизилась к высокому мольберту. Кончики пальцев коснулись чистого холста, на котором уже лежал ровный слой грунта цвета золотистой охры. На минуту ей показалось, что она снова находится в мраморных стенах королевского дворца Алинора, что где-то поодаль, позади мольберта, в кресле на бархатной подушке сидит высокоэльфийский вельможа, на холсте будто начали проступать чьи-то смутные черты, изящные, надменные…

— Ваш цвет, не так ли?
Босмерка оглянулась, но сквозь светлую завесу колышущейся кисеи не смогла различить того, чей голос только что прозвучал. Впрочем, в том не было нужды — сам голос невозможно было не узнать.
— Да. Когда я еще была при дворе в Алиноре, я любила окрашивать грунт охрой… — начала девушка.
— Заставляющей царственным блеском засиять золотую кожу альтмеров. Я рад, что не ошибся.

Меттэстель наконец заметила светлую тень, неслышно движущуюся по кругу за занавесями, подобно бесплотному духу. В неверном свете ламп она то растворялась, то появлялась снова, а голос меж тем продолжал звучать:
— Я не смог удержаться от искушения приложить руку к тому, чему под вашей кистью предлежит стать произведением искусства. Искусство — оно чем-то сродни магии зачарования, вы не находите? Вы берете обыкновеннейшие вещи: холст, грунт, краски, накладываете одно на другое… и вдыхаете в свою работу душу. Жизнь наполняет бездушный материал, и рождается искусство.
— А как же мастерство? — после паузы спросила эльфийка. — Душа не умеет наносить краски на холсты: для этого нужны умелые руки.
— Вы правы, — голос усмехнулся. — Но даже самый умелый мастер будет не более чем ремесленником, если не сможет вложить душу в свое творение. Детище его будет тонким, прекрасным, изящным… и мертворожденным!

Голос с издевкой растянул последние слова и саркастически засмеялся. В душе Меттэстель больно кольнуло: не в этом ли она упрекала саму себя столько раз? Не безжизненностью ли грешили все ее портреты, выполненные меж тем с мастерством и искусностью, достойными королевского двора? Мог ли этот незнакомец вызнать терзающие ее мысли?
— Прошу вас, не стесняйтесь, — голос зазвучал с прежней непринужденной учтивостью. — Все здесь устроено исключительно для вас. Если возникнет нужда в чем-либо еще, вам стоит лишь сказать об этом. Впрочем, — продолжил он после паузы, — полагаю, учтивость обязует меня поприветствовать драгоценную гостью.

Светлая тень стала приближаться, приобретая все более четкие очертания, и наконец, откинув последний занавес, перед эльфийкой предстал сам хозяин. Белые атласные штаны свободного покроя, длинная туника из полупрозрачного шелка, отороченная золотым шитьем, через которую проглядывала светлая кожа — все это в сумеречном свете придавало незнакомцу призрачный облик, хотя тот и стоял вблизи.
— Мое почтение, — он подошел и склонился к руке девушки.

Эльфийка улыбнулась и поклонилась в ответ. Незнакомец глянул в ее глаза со знакомым хитроватым, словно оценивающим прищуром, после чего перевел свой взор на охристое полотно.
— Прежде на таком грунте вы имели обыкновение писать портреты альтмеров, однако на этот раз я бы хотел предложить вам… несколько иной сюжет, — он чуть склонил голову набок и поводил рукой в воздухе перед холстом, будто представляя себе расположение фигур. — Вы знаете, в стародавние времена, когда мир был несколькими тысячелетиями моложе, существовали иные народы алдмерийского племени, кто мог гордиться немеркнущим золотом своей кожи. На востоке, у подножий исполинского вулкана… Однако я несколько тороплю события. Позвольте ознакомить вас с моим скромным жилищем?

Меттэстель согласно кивнула и опустила руку в учтиво протянутую ладонь мужчины. Тот повел ее через лабиринт колышущихся занавесей. Каждая комнатка была обставлена роскошно и с тонким вкусом: здесь были столики с гладкой, как зеркало, поверхностью и изящными ножками, загибающимися в виде волюты или в форме звериной лапы, деревянные складные табуреты полированного красного дерева на Х-образной опоре, мягкие, покрытые багряным бархатом пуфы, обшитые золотой тесьмой с кисточками по углам. Но ни эта искусно сработанная мебель, ни прочая диковинная утварь занимали внимание босмерки, а единственно великолепные картины, выставленные на опорах по одной-две в каждой комнате. Красочные пейзажи, глядя на которые можно было почувствовать дуновение ветра, услышать шелест листвы и отголоски птичьего пения; маринистические этюды, бушующее море которых готово было выплеснуться с картины; натюрморты, столь правдоподобные, что чувствовался аромат цветов и фруктов; героические сцены сражений, к коим не хотелось подходить слишком близко из опаски забрызгаться кровью или попасть под когтистую лапу чудовища. Эльфийка даже не пыталась скрывать своего восхищения.

— Сударь, неужели вы сам, в одиночку, собрали все эти великолепные картины? — заворожено глядя вокруг, тихо промолвила Меттэстель.
— О нет, — отозвался ее спутник. — Мой вклад в составление сей коллекции не столь велик; большая часть полотен приобретена отцом еще до того, как я перенял это его увлечение.
— Ах, значит, ваш отец тоже интересуется живописью? А кто он? — заинтересованно спросила девушка.
— Имперский дворянин, дипломат… маг, — неопределенно ответил мужчина. — Мы с ним путешествуем по Тамриэлю. Этот дом отец арендовал год назад, когда мы приехали сюда. К сожалению, сегодня мне не удастся вас познакомить, поскольку он сейчас во дворце.
— Какое же обостренное у вашего отца чувство прекрасного… Как и у вас, сударь, — с улыбкой произнесла эльфийка. Ей хотелось бы узнать больше, узнать собственное имя незнакомца, но она не решилась спрашивать напрямую.
— Благодарю. Да, люблю считать себя ценителем красоты, — ответил мужчина, многозначительно глянув на спутницу. — Замечу, однако, что вы еще не видели самой прекрасной картины, какая только обретается в этой коллекции.

Зайдя за высокую деревянную панель, он распахнул ее створки, и, вернувшись, встал за плечом Меттэстель.
— Прошу простить мне эту уловку, — услышала эльфийка негромкий и серьезный голос, — ибо язык мой немеет при попытках выразить восхищение вами…
Рама большого зеркала заключала их — застывшую в смятении женщину и высокого мужчину за ее спиной.

Наши глаза встретились. Мы молчали.
— Кто ты?
— Зачем ты хочешь это знать?
— Я хочу понять. Я должна знать твое имя.
— Ты можешь называть меня так, как тебе нравится.
— Я не знаю, как тебя называть. Ты Загадка. Ты Незнакомец.
— Только не для тех, кто откроется мне.
— Чего ты хочешь?
— Твои горечь и боль. Твою любовь. Твою душу.

До ее сознания доносились разрозненные слова: «утомил», «прошу», «ужин», «разделить». Эльфийка почувствовала тепло мужской руки в области талии, ее куда-то повлекли. Вскоре Меттэстель вновь оказалась в центре зала, где помимо мольберта и принадлежностей художника стояли кресла и стол, на котором появились фрукты в двухъярусной золоченой вазе, вино в высоком, оправленном серебром хрустальном графине, ароматные кусочки мяса, рыба и икра в серебряной посуде, судки со специями, с маслом и уксусом в стеклянных графинчиках. Незнакомец предложил девушке кресло, наполнил стоящий подле нее чеканный серебряный кубок вином и сел напротив.

Меттэстель в растерянной задумчивости глядела на изысканные яства, мысли ее никак не желали приходить в порядок.
— В чем дело? У вас нет аппетита? — с разочарованием в голосе осведомился незнакомец.
— Н-нет, я… — неуверенно пробормотала та, взяла из вазы спелую сливу, но затем вдруг положила назад.
Мужчина усмехнулся.
— Не бойтесь. Я не для того предложил вам фрукты, чтобы подловить вас. На территории, принадлежащей чужеземцам, Зеленый Пакт не имеет силы.

Смутившись, эльфийка снова взяла плод. Приободряя ее, незнакомец взял из вазы кисть винограда и, неспешно отправляя в рот ягоды, продолжил рассказ, начатый при их встрече у мольберта. Он рассказывал ей о кимерах, народе Изменившихся, что откололись от эльфийской общины на островах Саммерсета и ушли на северо-восток, ведомые пророком Велотом.

Рассказывал о шести Великих Домах, о четырех племенах Пепельноземья, о Первом Совете и о войне, в которой золото кожи кимеров померкло, став пепельной кожей данмеров. Меттэстель слушала его, захваченная рождающимися у нее в голове картинами и незаметно для себя самой приобщаясь к разнообразным кушаньям. Краем глаза она могла бы заметить время от времени снующие за занавесями силуэты, благодаря которым на столе происходила смена блюд, но все внимание ее было поглощено рассказом незнакомца. Наконец, тот замолк, и у нее вырвалось:
— Так рассказывать… словно ты сам был там и все видел! — она тут же осеклась. — То есть, вы… были…
— Пустое! — с дружелюбной усмешкой произнес он. — Мне известно, что босмерам претит формальное общение. Думаю, самое время от него отказаться, — он немного помолчал, а потом добавил, серьезно глядя ей в глаза. — Меттэстель, я хочу, чтобы мы были друзьями.
— Я тоже этого хочу, — помолчав, ответила эльфийка. — Но я до сих пор не знаю даже твоего имени! Я почти ничего не знаю о том, кто ты и чем занимаешься. И я не могу понять, что заставляет тебя быть таким скрытным и подозрительным.

Мужчина долго, испытующе глядел ей в глаза, затем тяжело вздохнул и заговорил:
— Ты действительно хочешь знать все? Кто я и чем занимаюсь? Обещаю, тебе это не понравится.
Босмерка согласно кивнула, давая понять, что хочет знать правду, какой бы та ни была. Незнакомец продолжил:
— Я внебрачный сын имперского советника, князя Эвисцераториуса. Чтобы избежать огласки, отец забрал меня от матери еще при рождении, подменив мертвым ребенком, и с тех пор растил в одиночку. Я жил вполне нормальной жизнью, за тем лишь исключением, что у меня не было друзей. Я не мог сближаться ни с кем настолько, чтобы открыть свое происхождение. Единственным близким человеком для меня был отец. Так мы жили до тех пор, пока не проявились темные стороны моего характера. Меттэстель, раз уж ты захотела узнать, кто я, знай: я — убийца.

Дыхание девушки замерло, мороз прошел по коже, но та постаралась не подать виду и лишь коротко кивнула.
— Сразу же после первого убийства нам пришлось съехать. Отец уже не был советником, но сохранял связи с императорским двором, поэтому облек все в форму дипломатической поездки. Он стал сильнее скрывать меня от общества, запрещая прогулки днем. С тех пор я стал таким бледным, — он усмехнулся, задумчиво проводя пальцами по коже на тыльной стороне своей ладони. — Я выбирался из дома только на закате, носил неприметную одежду и ходил либо в совершенно пустынных местах, либо, наоборот, смешиваясь с толпой. Но все повторилось. Моя неуправляемость повлекла новые жертвы, и нам пришлось снова съехать. Отец пытался накладывать на меня усмиряющие чары, однако проходило несколько лет, и вспышки ярости вновь выливались в убийства.
— Значит… — боясь собственного вопроса, Меттэстель смотрела прямо в глаза незнакомцу, ожидая прочитать в них укор. — Скажем, окажись я поблизости во время такой вспышки, ты бы не задумываясь перерезал мне горло? Как тогда ночью в переулке?

Он не нахмурился, как она того ожидала, лишь чуть сощурил глаза. Взгляд, однако, на несколько мгновений приобрел внезапную пронзительность, ей даже почудилось, что в глубине его глаз сверкнули зеленые искорки. В сознание хлынули воспоминания о той ночи, странный запах металла в его дыхании…

Мужчина отвернулся, промолчав. Воспоминания улетучились так же резко, как возникли, и девушке стало очевидно, что не стоило напоминать о том происшествии.
— Прости, это был бестактный вопрос, — с сожалением произнесла она. — Я просто хочу понять… что это были за вспышки ярости? Есть ли в них какая-нибудь последовательность, закономерность?
— Закономерность? Только одна, — мрачно промолвил он. — Если мне захочется кого-то убить, то так и произойдет, вне зависимости от обстоятельств. Мною овладевает некая неуправляемая смертоносная сила, рвущаяся за пределы физического тела и поражающая насмерть всякого, кто встает на ее пути, — глаза вновь чуть блеснули из-под опущенных век, но быстро приобрели спокойное выражение. — Обычно я ношу небольшой стеклянный кинжал для самообороны. Отец решил лишить меня его, и что же? Во время очередного припадка одному из бедолаг я раскроил череп подсвечником, другому вывернул руку с мечом и насадил на тот третьего, а самого его придушил голыми руками. Я не уверен, что в здравом рассудке даже при большом желании смог бы одолеть троих вооруженных мужчин, будучи сам лишен всякого оружия. Это очень странная душевная болезнь, Меттэстель. Во время приступов я не осознаю своих действий, и едва помню о том, что совершил, когда все происходит. Даже мой отец, немало смыслящий в энергиях души, не смог найти ей объяснение, не говоря о способе исцеления.

Повисло тягостное молчание.
— Но если это болезнь, почему ты не обратишься к жрецу, к целителю? Вдруг это все — наваждение темных сил, козни Безумного Бога? — участливо, с беспокойством спросила девушка.
— Жрецы! — он саркастично хмыкнул. — Чего стоит сила любого жреца по сравнению с безграничной мощью Старых Обычаев? Зачем общаться с Предками благоговейным шепотком, когда можешь говорить в полный голос? Удел святош — удовлетворение религиозных потреб толпы, на большее они не годны.

На лице Меттэстель читалось недоумение, вопрос, но прежде чем она успела его озвучить, незнакомец произнес:
— Теперь ты знаешь обо мне все, что должна. Думаю, сейчас нам лучше распрощаться, чтобы ты могла все обдумать наедине. Если решишь… рискнуть, — он улыбнулся, сверкнув острыми зубами, — приходи, я буду рад тебе. Если нет… что ж, я уже свыкся со своим одиночеством.
Мужчина встал и протянул эльфийке руку. Та посмотрела на него с сомнением, с тенью страдания во взгляде, однако все же встала, и незнакомец проводил ее к выходу. Как только девушка переступила порог, мужчина отпустил ее руку и едва слышимым шагом удалился, растворившись в белесой дымке внутренних покоев.

Я вернулась домой, но спать в ту ночь не могла. В голове звучал его голос, проносились его слова: «убийца… душевная болезнь… приступы… только одна закономерность…». Отчего-то память то и дело цеплялась за его рассказ о трех жертвах, убитых без оружия…

Догадка обожгла мое сознание. «Прекрасные»… Друзья родителей писали мне, что убийцами были, скорей всего, именно эти мерзавцы, члены тайного сообщества. Королевская галерея Алинора уже давно была их целью, и родители, как хранители королевских картин, получали от «Прекрасных» неоднократные угрозы. По-видимому, в ту злосчастную ночь родители встали на пути у вандалов, за что и были убиты. Трое известных «Прекрасных» из Алинора сразу же попали под подозрение, однако их влиятельные отцы, придворные короля, довольно быстро замяли все происшествие. Но история на этом не закончилась… не прошло и недели после убийства, как эту троицу обнаружили мертвой в комнате таверны. Пьяная драка, как все решили: одного убили подсвечником, другой нанес третьему рану в живот, после чего тот вывернул ему руку и придушил, однако и сам вскоре умер от потери крови…

Неужели он? Несомненно… он. Но ужель лишь случай столкнул его с теми троими? Мог ли он знать, что жертвами «Прекрасных» были мои родители?
Вряд ли. Сам семейный союз альтмера и босмерки высокие эльфы считали возмутительным, так что и меня редко признавали как их дитя. Скорей всего, даже после убийства родителей из-за моего отсутствия обо мне не упоминали.

Значит, случайность? Непроизвольный всплеск его ярости принес убийцам возмездие?
Нет. Они заслужили эту кару. Они обрекли себя, запятнав свои руки кровью отца и матери. Его ярость стала оружием правосудия. Его таинственная болезнь… может, и не болезнь вовсе? Если бы не она, злодеи были бы все еще живы. Если бы не она, он бы никогда не переселился сюда. Если бы не она… я бы никогда его не встретила.

Это — не болезнь. Это — судьба.

***

Я пришла к нему вновь, и вновь, и вновь. Его отца я не видела ни разу, но внутренне была этому рада: хотя он и сказал мне, что заставил того смириться с существованием нашей дружбы, я поняла, что далось это ему нелегко.

Моя жизнь преобразилась. Его лицо перестало быть неуловимым ночным видением — каждый день я видела его во плоти, столь близко, что руки сами тянулись к благородным чертам, и губы льнули к пьянящим устам. Под волнующие звуки его хрипловатого голоса я вновь уносилась в тысячелетнюю древность, в суровый край гордых и сильных златокожих меров. Я… нет, мы вдвоем начали картину «Неревар и его Совет». Он показывал мне различную одежду кимеров, и мы облачались в нее, воплощаясь в героев старинных преданий. Я писала советников с его высокой статной фигуры, а когда пришел черед королевской четы, мы расположили рядом зеркало и встали вместе. Я была счастлива.

Но я до сих пор не знала его имени.

Меттэстель отдыхала, полулежа на низкой софе с мягкими бархатными подушками. На коленях ее покоилась голова мужчины, который сидел, скрестив ноги, рядом на разостланной подле софы шкуре белого медведя. Сквозь полуприкрытые веки он смотрел вверх, откуда через прозрачный потолок лился серебристый свет Секунды, чуть рассеивая дрожащие сумерки, в которых тонули покои. Где-то за перламутровыми стенами стрекотали ночные насекомые. Она поглаживала его густые, отливающие багрянцем черные волосы, проводила кончиками пальцев по бровям и ресницам, по прямому тонкому носу, элегантной линии усов и небольшой бородке. В лунном свете лицо его казалось ясным и загадочным одновременно.

Она должна была это сказать.
— Я хочу знать твое имя.
— Зачем? Ты можешь называть меня так, как тебе нравится.
Она вздрогнула, вспомнив бессловесный диалог у зеркала.
— Придумай мне прозвище, — непринужденным тоном продолжил тот. — Думаю, оно будет отражать мою сущность лучше, чем какое бы то ни было имя.

Эльфийка задумалась. Взгляд скользил по его гибкому телу, молочно-белой коже, бледным пальцам с длинными, продолговатыми ногтями; замер на серо-зеленых радужках, в глубине которых затаился хищный, лукавый блеск. Она снова запустила ладонь в его смоляные волосы, густые, как львиная грива и мягкие, как шерсть котенка; палец спустился по изгибу скулы к подбородку и, мягко надавив, открыл рот, где в ровном ряду зубов обнаружились острые и, как ей почудилось, несколько длиннее обычного клычки.
— Фалтаир, — закрыв глаза, произнесла она.
— Снежный… ягуар? А, нет, снежный барс! М-м-м, — его губы растянулись в характерной хищноватой улыбке.
— Ты знаешь алдмерис? — удивленно приподняв брови, спросила эльфийка.
— Храни тебя Азура, милая Меттэстель, это же утраченное знание! Вряд ли еще кто-то из самих эльфов владеет этим языком в полной мере. Но ведь отдельные слова и понятия сохранились в их прежнем значении. Немногие из людей знают столько слов древнего наречия, сколько впитывают с молоком матери меры. Однако для вас эти слова естественны, и вы не дерзаете подвергать их научному членению. Наши же мудрецы посредством сей методы и подбирают заветный ключ к пониманию алдмериса.
— Мудрецы… Ты слишком молод для мудреца, — она ласково улыбнулась.
— Отец всю жизнь занимался постижением тайных премудростей. Под его воспитанием я и перенял часть этих знаний. Наименьшую часть, пожалуй.
— И сколько же еще в тебе затаилось загадок? Ты и вправду Фалтаир, снежный барс…
— Большой, белый и пушистый? Ну неужели? — он посмеивался, играя кончиками ее волос.

Эльфийка мягко усмехнулась. Склонившись к лицу мужчины, она с нежностью опустила ладонь ему на щеку.
— Пойми, я даю это имя тому, что живет внутри, — она вновь усмехнулась, когда тот, закрыв глаза, стал тереться щекой о ее ладонь. — Барс — это проницательность, это уверенность в себе, это постижение тайн, сил сокрытого, собственной тени… Но, конечно, я не стану отрицать, внешность… и повадки тоже повлияли.
— О да, я наслышан об этой любви босмеров к тотемам. Что ж… Но ты, верно, понимаешь: барс — зверь плотоядный, — он неожиданно лизнул ее пальцы и клацнул зубами, когда та отняла руку. — И может выпустить когти…

Его пальцы плавно заскользили вниз по ее шее; вдруг средний палец прошелся ногтем по открытой спине и через плечо вниз, к груди. Эльфийка весело ойкнула и, проворно соскочив с софы, юркнула за занавес в соседнюю комнатку. Мужчина моментально вскочил на ноги и кинулся следом. С веселым смехом босмерка побежала прочь, откидывая одну занавесь за другой и петляя в многообразии комнат, мужчина же не отставал больше, чем на пару шагов. Выбежав в центральную комнату, она вдруг замерла перед высоким зеркалом. Он нагнал ее и, выждав секунду, прильнул сзади, цепко, но чутко схватив девушку за плечи. Меттэстель смотрела в зеркало: в том, как он выглядывает из-за нее, было действительно что-то от острого взгляда хищника.

Мужчина вынул заколку в форме цветка из ее волос, распустил каштановые волны и наклонился к ее шее, крутя заколку в пальцах и лаская прикосновениями губ бархатную кожу. Вдруг эльфийка почувствовала укол и увидела в зеркале, что на шее выступила капелька крови. Мужчина медленно слизнул ее, пройдясь языком до самого подбородка. По коже девушки пробежали мурашки.
— Ты не… ты… вампир? — с замиранием сердца спросила она.
В ответ послышался саркастический смех.
— Вампир? — насмешливо повторил он. — Мы как будто договорились, что я барс.
Он плутовато прищурился. Лицо ее по-прежнему выглядело испуганным, и он продолжил:
— Ты никогда раньше не видела вампиров?
Босмерка отрицательно покачала головой.
— Понятно, — на его лице мелькнула улыбка снисходительности, с какой взрослые обращаются к детям. — А мне, признаться, доводилось. Могу тебя заверить, увидев клыки настоящего вампира, ты не станешь сомневаться. А с этим, — он указал на свои зубы, — Я могу разве что оставить несколько царапин, куда уж там прокусить кожу до артерий. К тому же: ты ведь видишь там мое отражение? Думаю, тебе известно, что настоящие вампиры не отражаются в зеркале.

Эльфийка улыбнулась, признавая правоту собеседника, и облегченно вздохнула.
— Я, наверно, кажусь тебе глупой девочкой с глупыми детскими страхами, — извинилась она.
— «Глупой»? Нет… Глупо только укорять себя этим. Глупость, безумие — это мудрость творца. Я сам иногда не знаю, как понимать эти странные порывы, — он замер на секунду, голос зазвучал несколько отстраненно. — Они рождены этой дурманящей тягой плоти. Эта кожа… эти одеяния препятствуют…

Его ладони медленно спустились вниз и обхватили ее талию. Глаза мужчины плотоядно сверкнули, когда он снова глянул из-за нее на отражение в зеркале. Руки вернулись к плечам девушки и плавно потянули вниз рукава платья.
— Я бы хотел сделать эту картину еще прекрасней, — щекочущим мягким шепотом произнес он ей на ухо.

Ты завладел моей плотью, вселился в мое тело, дух горного зверя, тайна лунной тени, молчание заснеженных скал, проводник в высшие планы. Я не боюсь северного ветра одиночества. Ты приведешь меня к Глазу Бури; в Точке Равновесия мы станем едины.

***

Работа над «Нереваром и его Советом» близилась к завершению. Были готовы фон, фигуры, одежды, выписаны в деталях лица четырех меров, однако Меттэстель, день ото дня проводя за картиной, все никак не могла признать работу законченной.
— Бесполезно. Все бесполезно… — Меттэстель с тяжелым вздохом опустила кисть и отвернулась от полотна.
— В чем дело? — осведомился Фалтаир, дотоле наблюдавший за ее работой.
— Я могу с успехом писать лишь портреты восковых кукол… — с горечью произнесла та.
Фалтаир с минуту внимательно всматривался в картину. Затем, приблизившись к эльфийке, серьезно глянул ей в глаза и произнес:
— Ты путаешь «не могу» и «не удается». Ты можешь. Я нисколько не сомневаюсь в этом.
Зрачки Меттэстель дрогнули, властный голос мужчины взволновал ее, прогнав отчаяние. Фалтаир немного помолчал, и взгляд его потеплел.
— Сейчас ты устала. От усталости еще никогда не рождалось ничего достойного. Оставь это… лучше выпьем вина.

Фалтаир повлек эльфийку к столу, на котором уже стояли пара хрустальных кубков и два графина: один с красным вином, другой, гораздо меньше первого, с какой-то темной жидкостью, и подле него обнаружились также две плоские серебряные чашечки в изящной золотой оправе. На серебряном блюде лежали кусочки острого сыра.
— Это довольно необычный сорт, — заметил мужчина, разливая вино по бокалам, и уголки его губ загадочно приподнялись.

Меттэстель медленно отпила несколько глотков. Сладкое, согревающее вино медленно раскрывалось во рту своим насыщенным, бархатистым вкусовым букетом. Постепенно, однако, теплая цветочная гамма обогащалась терпкими нотками, усиливающимися оттенками горечи. Эльфийка почувствовала, как учащается биение ее сердца; вскоре стала ощущаться легкая удушливость, точно в дыму.

Сквозь начавшую обволакивать ее пелену послышался голос мужчины:
— А теперь стоит отведать вот этого.
Босмерка пару раз моргнула и сфокусировала взгляд. Фалтаир протягивал ей серебряную чашечку с тусклой зеленоватой жидкостью.
— Что это? — спросила она.
— Противоядие, — он спокойно, чуть снисходительно улыбнулся, словно отвечая на глупый вопрос.

Меттэстель глотнула безвкусное зелье. Пелена вскоре рассеялась, и ощущения возвращались в норму. Во рту, однако, сохранялся долгий, сладковато-терпкий вкус вина, причудливая смесь контрастирующих оттенков.
— В этом вине сок ягод паслена. Выдержанное вино оттягивает наступление горечи, однако действие яда необходимо вовремя остановить — если, конечно, целью не является приятная смерть, — пояснил он, пожевывая кусочек сыра. Взгляд его вернулся к картине, — Меттэстель, наша встреча не была простой случайностью. Кажется, я знаю, что поможет преодолеть тяготящий тебя недостаток.
— Ты… знаешь? — тихо спросила эльфийка, внимательно вслушиваясь в слова Фалтаира.
— Возможно, — он улыбнулся. — Мой отец тот, кто знает точно. Я говорил тебе, что он весьма искусный маг, а особенно он искушен в тонких материях энергий души… и поскольку он не чужд вольным искусствам, ему наверняка известны пути преображения творческих возможностей смертных. Тайное знание псиджиков Артэума могло бы помочь преодолению внутренних препятствий… помочь воплощению душевных порывов. Конечно, эта магия никогда не сделает из штукатурщика прославленного мастера кисти, но ты, твой дар, Меттэстель… я вижу, что он сулит гораздо большее, чем тобою достигнуто доныне.

Девушка взволнованно вздохнула, не отрывая взгляда от мужчины.
— Я поговорю с отцом. Завтра я уже смогу сказать точно, — он ободряюще положил свою ладонь на ее. — Гони прочь сомнения. Я верю в тебя. Поверь же и ты.

***

— Я не ошибся в своих догадках, — с улыбкою сообщил Фалтаир, встретив Меттэстель следующим вечером. — Отец подтвердил, что это в его силах. Однако… есть некоторые условия.
— Какие условия? — осведомилась эльфийка, внимая каждому слову мужчины.
— Отец довольно-таки меркантильный человек… да что уж там скрывать, скупец он и гроша не потратит без выгоды для себя. Он бы ни за что не согласился провести столь сложное зачарование просто потому, что ты близкий мне человек. Но я знаю, что и денег у тебя нет, поэтому я рискнул от твоего имени предложить отцу такую оплату, которая, как мне представляется, устроит и его, и тебя. Шесть картин, которые ты напишешь после этого. Сюжет свободный, и отец предоставит все средства для живописи. К тому же, если окажется, что зачарования не возымели действия, контракт расторгается и ты ничем не обязана.
— Контракт? — переспросила босмерка.
— Да. Формальность, но отец весьма щепетилен в подобных делах. Документ уже составлен, я его внимательно прочитал — никаких скрытых каверз, готов поручиться. Тебе остается лишь поставить свою подпись. Прошу…

Он повлек ее в одну из комнат, где на письменном столе лежал лист пергамента и чернильница с пером, а также прочие писчие принадлежности. Меттэстель взяла пергамент в руки и, пробегая ровные строчки каллиграфического письма, стала читать вслух отрывками:
— «Пред лицом Богов… заключается сей контракт… князем Алвирдимусом Эвисцераториусом, графом… и рисовальщицей Меттэстель… обязуется… магическими средствами… улучшить возможность «вкладывать душу» в живопись… в оплату услуг предоставить… работы искусства в количестве шести различных… в полное правообладание князя Эвисцераториуса… в случае отсутствия… обязательства теряют силу…»
— Что-нибудь не по нраву? — дипломатично осведомился Фалтаир.
— Нет, все… все выглядит вполне разумно. Но как-то это все, этот контракт… странно, непривычно, что ли, — в ее голосе сквозило сомнение.
— Предрассудки… Меттэстель, забудь их, вспомни об искусстве! Неужели ты позволишь пустым сомнениям встать на пути между тобой и подлинным мастерством?
Вместо ответа Меттэстель растерянно вздохнула.
— А что это будет за зачарование?
— Ничего такого, чего стоит опасаться, — заверил ее Фалтаир. — Отец погрузит тебя в гипнотический сон, распознает причину твоего недостатка, устранит ее и настроит аниматические потоки таким образом, чтобы творческие порывы твоей души не встречали помех в собственном воплощении. Можешь быть спокойна, это не причинит ни малой толики неприятных ощущений. Лишь позволит твоей душе дышать свободней.

В ответном молчании босмерки угадывалась внутренняя борьба с сомнениями. Фалтаир накрыл ее ладонь своею.
— Верь мне, — произнес он тихим убедительным голосом.
Она смотрела на него, на его уверенную улыбку, на спокойную решимость во взгляде. Потом опустила глаза и выдохнула:
— Хорошо. Я верю тебе.
Она потянулась за пером, но Фалтаир мягко ухватил ее за запястье.
— Прошу прощения, но необходима еще одна небольшая формальность.
В его руке сверкнуло тонкое острие. Фалтаир проворно кольнул им подушечку пальца эльфийки и, притянув к открытой чернильнице, сцедил в нее пару капель. Затем он приложил к уколотому пальцу сложенный вчетверо шелковый платок и с мягким поцелуем отпустил руку девушки.
— Договор должен быть связан магическими узами. Подозрительностью я пошел в отца, — мужчина вздохнул с самоиронией. — Словесные посулы да пергаменты с гроздью заверительных печатей для него мало что значат, признает лишь силу кровного обета.

Меттэстель выглядела несколько обескураженной, но тем не менее, решив, что нельзя больше сомневаться, взяла перо, макнула в чернильницу и поставила свою подпись на пергаменте.
— Вот и все, — заключил Фалтаир, обсыпая подпись из серебряной песочницы. — Если ты готова, мы можем приступить.
— Уже сейчас? — с беспокойством спросила девушка, но постаралась взять себя в руки. — Что ж… хорошо. Что нужно делать?
— Практически ничего. Пойдем со мной. Я приглашу отца.

Фалтаир провел ее в отдаленную комнату, где находилось лишь удобное ложе и невысокий табурет с бархатной подушкой. На маленьком столике тускло мерцала лампа с абажуром, вырезанным из черепа.
Мужчина жестом пригласил эльфийку прилечь, после чего тихо произнес:
— Закрой глаза и расслабься.

Она не услышала его удаляющихся шагов, почувствовала лишь легкое колебание воздуха. Прошло какое-то время, и она ощутила прикосновение. Два пальца медленно проводили по ее лбу, точно чертя некий знак. Сквозь сомкнутые веки она ощутила вспышку света, длившуюся всего мгновение. Вслед за этим послышалось приглушенное гортанное бормотание, своей монотонностью медленно обволакивающее ее сознание. Наконец, девушка погрузилась в сон.

Когда она очнулась, Фалтаир уже сидел подле нее.
— С пробуждением, — улыбнувшись, произнес он. — Все в порядке?
— Да… Вроде бы, все хорошо, — отозвалась та, приподнимаясь с ложа.
— Вот видишь. И нечего было опасаться, — доброжелательно заметил мужчина.
Эльфийка встала и, повинуясь некому внутреннему наитию, пошла через вереницу комнат, пока не оказалась в серединной. Здесь еще со вчерашнего вечера оставались кисти, краски и мольберт с «Нереваром и его Советом».

Меттэстель взяла кисть и сделала несколько мазков. Глаза Сота Сила испытующе прищурились. Улыбка Вивека приняла многозначительный оттенок. В складке губ Альмалексии проявилась надменность. Взгляд Неревара сверкнул сталью. На ее глазах лица под ее кистью стали наполняться жизнью.

Охваченная радостью и восхищением, она повернулась к Фалтаиру. Улыбка на его лице говорила, что он горд за нее. Подойдя к ней, она заключил ее в теплые объятия.
Меттэстель почудилось, что даже златокожие меры на картине улыбаются ее счастью.

***

Все последующие дни для меня существовали лишь две действительности, и они были — любовь и искусство. Вся прочая реальность меркла перед ними. Я пребывала словно в зачарованном сне, в сладком забытьи.

Я понимала, что не могу пока выдавать своей любви, и по-прежнему помогала в быту своим родичам. Сестра несколько раз порывалась спросить, куда я исчезаю по вечерам, однако мне удавалось всякий раз уходить от вопроса. Но когда-нибудь… рано или поздно, я должна была открыться хотя бы ей. Счастье, подобное моему, трудно держать в тайне.

Это был уже четвертый ее портрет, четвертый с живыми лицами. Меттэстель увлеченно писала рубиновые глаза короля Мораэлина, когда вдруг ей показалось, что краски потекли. Она подняла было кисть, чтобы исправить, но рдяное пятно поплыло еще шире. Кисть выпала из руки, и девушка почувствовала, что тьма окутывает ее.
— Ты перенапрягаешься, — обеспокоено сообщил склонившийся над ней Фалтаир, когда та очнулась. — Пишешь по три-четыре часа кряду, не хочешь прерваться даже на легкий перекус.
— Но я действительно не хочу есть, — возразила босмерка. — Мне просто… голову вскружило. Стало не хватать воздуха, что ли…
— Возможно. Я заметил: ты дышишь часто, когда пишешь, ты увлекаешься, душа твоя пламенеет. Благовония же рассчитаны на спокойное дыхание.
Он встал и, улыбнувшись, протянул ей руку.
— Пойдем. Я и сам засиделся здесь донельзя, позабыл, как выглядят луны на небосводе, а не в маленьком оконце…

Опершись на протянутую руку, Меттэстель встала, и они с Фалтаиром вышли из поместья. Раскинувшееся над ними ясное ночное небо, лишь местами прорезанное тонкими полосками тучек, мерцало мириадами искристых звезд. Величавые Массер и Секунда смотрели на них со своей высоты, внушая покой и благоговение.

Они проследовали в безлюдный дворцовый парк, ухоженные дорожки которого освещались светом редких фонарей. Меттэстель мило болтала о своем детстве, о первых попытках рисования и первых успехах. Фалтаир слушал ее с благосклонной улыбкой на лице, лишь изредка делая краткие замечания или комментарии.

На другом конце аллеи послышались шаги и замаячил чей-то силуэт. Босмерка чуть сильнее сжала руку мужчины, однако продолжила идти вперед. Силуэт, приближаясь, стал приобретать черты невысокой молодой девушки, и вскоре послышался оклик:
— Меттэстель! Это ты?
Эльфийка ускорила шаг и увидела, что навстречу идет ее двоюродная сестра.
— Ноэльдир!
Они остановились в двух шагах друг от друга, обе в легком замешательстве.
— Сестрица, что же ты делаешь здесь в такую глубокую ночь? — заговорила первой Ноэльдир.
— Я… мы… — она подняла взгляд на Фалтаира и улыбнулась. — Мы гуляем. Это Фалтаир, мой друг. Фалтаир, это Ноэльдир, моя кузина.

Мужчина учтиво улыбнулся встреченной эльфийке и с достоинством поклонился. Ноэльдир лишь изумленно таращилась.
— Ноэльдир, неужели ты позабыла все приличия? — с укором произнесла Меттэстель, однако ее сестра продолжала стоять, как вкопанная. Удивленный взгляд кузины развеселил эльфийку, и она вполголоса шепнула Фалтаиру, — По-моему, она в немом восхищении. Не была бы она моей родной кузиной и лучшей подругой, я бы стала ревновать! — она повернулась обратно к Ноэльдир. — Ну, а что же тебя занесло в дворцовый парк в столь позднюю пору?
— Меня? — не сразу поняв вопроса, замялась Ноэльдир. — А, я… возвращаюсь из дворца. Посол Рифтена приглашал меня обсудить новый заказ для отца.
— Так поздно? — удивилась Меттэстель.
— Н-ну, обсуждение немного затянулось… Нужно было убедить посла согласиться на выгодные для нас условия, — неуверенно пояснила босмерка, и кровь отчего-то прилила к ее щекам.

Между эльфийками вновь воцарилось молчаливое замешательство. Фалтаир привлек внимание спутницы и жестом предложил продолжить прогулку. Та кивнула в ответ и обратилась к кузине:
— Тогда мы не будем тебя задерживать, сестрица. Возвращайся скорее домой. За меня не волнуйся, я буду с Фалтаиром.
Меттэстель улыбнулась ей на прощанье, и они с Фалтаиром пошли дальше по слабоосвещенной аллее. Если бы Меттэстель обернулась, она бы заметила, что Ноэльдир еще долго смотрела им вслед.

***

На следующий день Меттэстель уже не могла не замечать, как подозрительно косятся на нее домочадцы, неведомо о чем то и дело споря вполголоса и резко притихая при ее приближении. Если раньше они, по-видимому, просто считали ее несколько скрытной, то теперь они явно подозревали за ней что-то. Однако босмерка не решалась спросить прямо, пока не встретила Ноэльдир. Отведя двоюродную сестру подальше от посторонних глаз, она серьезно спросила ее:
— Ноэльдир, творится что-то странное. Что означают эти косые взгляды отовсюду?
Та отвела глаза и, вздохнув, произнесла:
— Что-то странное творится с тобой, Меттэстель.
— Не понимаю, — вопросительно уставилась на нее девушка.
— Ах, Меттэстель, тогда скажи, что вчера в парке ты просто пошутила! Ведь это была шутка, этот твой «Фалтаир», не так ли? — с надеждой спросила Ноэльдир.
— Какая шутка? Это мой друг, мой очень добрый друг. Я не лгу, поверь!
— Нет, сестра, скажи, что ты разыгрываешь меня! Прошу тебя! Это уже не смешно! — отчаянно произнесла она.
— О чем ты говоришь? — Меттэстель недоумевала.
— Меттэстель, — тихо начала эльфийка. — Вчера в парке с тобой никого не было.
Меттэстель глянула на сестру с сомнением. Как она могла не увидеть Фалтаира?
— Неправда. Когда мы встретили тебя, Фалтаир стоял рядом со мной. Он даже поклонился тебе, в то время как ты с дурацким видом стояла и просто таращилась на него. Это тот самый человек, который купил набор резных кубков полгода назад, помнишь? Конечно, было довольно темно, однако вряд ли его можно было не заметить. Может, ты просто… ну… скажем, немного перебрала джагги, пока обсуждала ту сделку с послом?
— Что ж ты говоришь, сестрица, как тебя стыд неймет, — зарделась Ноэльдир. — Тебя-то я видела, вот как сейчас, ясно и отчетливо. Но указывала-то ты на пустое место. Неужели ты не понимаешь? Ты нездорова, сестра, рассудок играет над тобой злые шутки, выдавая выдумку за реальность!
— Это ты не понимаешь! — в ней стало накипать раздражение. — Мой рассудок абсолютно здоров, потому что Фалтаир — никакая не выдумка, а живой человек! Он просто очень скрытен, потому что он… у него сложная судьба. Я не могу рассказать тебе все.
— Но Меттэстель, как я могу тебе поверить, если единственная, кто его видит — это ты? Как ты докажешь, что твой Фалтаир — не плод воспаленного сознания?
— Я докажу, — твердо сказала она.

Меттэстель решительно схватила кузину за руку и повлекла в свою комнату. Там она достала обрывки пергамента с нарисованными месяцы назад портретами ее незнакомца и предъявила их Ноэльдир.
— Видишь? Я видела его, хорошо запомнила его лицо. Это не плод моего воображения. Неужели ты ни разу не видела этого человека на рынке? Высокий, в темной одежде…
— Нет, не видела, — та отрицательно покачала головой. — Может быть, ты и запомнила лицо того человека, что покупал у тебя кубки, но он наверняка давно уехал отсюда, иначе на рынке его уже знали бы.
— Это не так! Он живет здесь, вместе со своим отцом, в районе поместий. Я же встречалась с ним там едва ли не каждый вечер! Он владеет большим, роскошно обставленным поместьем. Пойдем, ты сама все увидишь.

Эльфийка уверенно повела двоюродную сестру хорошо знакомым ей путем к поместью. Когда они подошли ко входу, перед которым, как и во все дни, стояли караулом стражи в даэдрической броне, Меттэстель повернулась к спутнице:
— Здесь он живет. Ты ведь видишь, что это не иллюзия. Это настоящий дом, с настоящими стражниками, и хозяином его является настоящий человек.
— Спору нет, это все настоящее, только принадлежать дом может кому угодно… Может, ты просто запомнила это поместье, а потом тебе стало казаться, что ты входишь в него и там встречаешься со своим Фалтаиром, — с сомнением поглядывая на стражников, предположила Ноэльдир.
— Да нет же! — Меттэстель уже выходила из себя. — Я действительно была там! Ну, как я могу тебе доказать, что это его дом? Я же не могу просто прийти к нему с тобой, это было бы невежливо…
— Ну, если уж он действительно там живет, думаю, он не сильно рассердится, если я загляну на чуточек. Зато все будут спокойны, не так ли?
— Хорошо. Пошли, — немного подумав, решила Меттэстель, и они с Ноэльдир направились ко входу.

Меттэстель была готова войти в привычно темную прихожую, когда копья стражников с лязгом сомкнулись перед ней крест-накрест, преграждая проход внутрь. Эльфийка недоуменно взглянула сначала на одного, потом на другого стража, однако лица обоих были надежно скрыты под бесстрастными масками шлемов.
— Это моя подруга, — нерешительно начала она. — Она лишь на минуту… Я объясню вашему хозяину, что просила пустить ее.
Стражники не шелохнулись. Меттэстель вздохнула и повернулась к Ноэльдир.
— Прости, видимо, у них очень строгие порядки. Фалтаир заранее предупредил стражей, что меня можно пропускать, поэтому я проблем с ними никогда не имела. Погоди тогда здесь; я сейчас сама позову его.

Оставив кузину, Меттэстель двинулась ко входу одна. К ее удивлению, стражники не разомкнули копий при ее приближении. Рассердившись, она схватилась за копья руками и затрясла со всей силы:
— Да что с вами? Я же могу приходить, когда угодно! Пустите меня! Пустите, вам говорят! Эй, кто-нибудь внутри! Позовите хозяина, пусть скажет, чтобы пропустили меня!
Ноэльдир подбежала к двоюродной сестре и принялась отчаянно отнимать ее от стражников.
— Меттэстель, опомнись! Ты же видишь, что они тебя не знают, потому что ты здесь никогда не была! Это все твое воображение! Пошли, уйдем отсюда, мы и так наделали шума!
Насилу оторвав неистовствовавшую эльфийку от копий стражников, Ноэльдир повлекла ее прочь от поместья. Та все-таки вырвалась из ее рук, все ее тело дрожало от гнева:
— Ты не понимаешь! Ты просто завидуешь мне! Фалтаир — это не бред! Он существует! Существует!!!

По раскрасневшемуся лицу эльфийки заструились слезы, и она убежала прочь от Ноэльдир вглубь дворцового парка. Не видя пути, она бежала все дальше и дальше, пока наконец не выбилась из сил. Опустившись под дерево, она закрыла глаза ладонями и тихо заплакала. Вскоре, сама не заметив как, она погрузилась в глубокий сон, похожий на обморок.

Очнулась она оттого, что кто-то ее осторожно тормошил. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо Фалтаира.
— Вот ты где. Я искал тебя, — слабо улыбнувшись, произнес он непривычно дрожащим голосом.
— Фалтаир! — радостно воскликнула эльфийка и бросилась его обнимать. — Фалтаир, милый, я такая глупая. Я, представь, я на секунду допустила, что тебя не существовало, что все, что между нами было, мне лишь померещилось. Какая блажь, Фалтаир, любимый мой, ведь ты здесь, ты настоящий… — она слабо засмеялась.

Через пару мгновений она отпустила его из объятий и, набрав воздуха в грудь, глянула прямо в лицо.
— Фалтаир, я должна просить тебя. Нам не следует больше скрываться. Я хочу, чтобы моя семья знала… — взгляд ее скользнул по одежде мужчины, и девушка запнулась.
Одежда была в грязи и темных пятнах, порвана в нескольких местах, сквозь прорывы ткани виднелись ссадины и довольно глубокие порезы. Только сейчас, вновь взглянув на лицо мужчины, она заметила, какой изможденный и испуганный у того взгляд.
— Фалтаир… что случилось? — тихо произнесла она, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Меттэстель, моя милая Меттэстель, — срывающимся голосом произнес он, и взял ее за руку. Виновато улыбнувшись, он приложил ее ладонь к своей щеке и, поглаживая ту дрожащей рукой, продолжил, — Прости меня, Меттэстель, я совершил большую ошибку. Я подвел и тебя, и своего отца, и самого себя. Понимаешь, я снова…

Он вынул из небольших ножен на поясе стеклянный кинжал — лезвие темнело от запекшейся крови. Глядя на кинжал безумными глазами, Фалтаир болезненно засмеялся, отчего у Меттэстель пробежал холодок по коже.
Внезапно он встал и потянул ее за руку.
— Скорее! Мы должны идти! У меня очень мало времени! — беспокойно произнес он.
— Куда?.. Зачем?.. — спрашивала та в растерянности, однако встретившись глазами с его умоляющим взглядом, встала следом и пошла за мужчиной вглубь леса.
— Отец увозит меня. Он приказал стражникам никого не пускать в поместье, но мне удалось выскользнуть. Меттэстель, я не хочу покидать тебя, но у меня нет выбора! Ты должна отцу еще два портрета по контракту. Если мы сбежим сейчас, он сможет воздействовать на тебя через силу кровного обета, пока ты не избавишься от долга. Тогда он уже не будет иметь власти над тобой, тогда мы сможем сбежать ото всех и жить вместе! Поэтому тебе надо сколь возможно скорее закончить эти картины. Я нашел в лесу, не так далеко от города, заброшенные руины, куда ты могла бы приходить для работы над картинами. Ты должна хранить все в тайне и никому не показывать полотна! Даже самым близким!

Они приблизились к руинам из темного камня. Вверх вкривь и вкось вздымались обломившиеся мраморные столбы, покосившиеся арки, полуразрушенные башни с изогнутыми шпилями.
— Что это за место? — спросила девушка.
— Старое заброшенное святилище. Здесь тебя никто не потревожит. Местные обходят его стороной из суеверной боязни, но на самом деле здесь страшиться нечего. Культисты оставили это место многие века назад, я уверен в этом.

Фалтаир подошел к самой массивной из башен и отодвинул резную каменную плиту, служившую дверью. Они погрузились в царящие внутри потемки. Преодолев едва ли не на ощупь несколько лестничных пролетов вниз, они вышли в большую залу, в дальнем углу которой забрезжил свет.

Приблизившись, Меттэстель увидела в том углу лежанку, небольшой очаг, сложенный из камней, пару ящиков и бочек, а также мольберт, холсты и прочее, необходимое для живописи.
— Боюсь, что здесь не столь уютно, как мне хотелось бы для тебя устроить, — мужчина смущенно улыбнулся. — Но ведь это все временно, только до тех пор, как ты расквитаешься с этим долгом. Я постарался собрать все необходимое.

Меттэстель подошла поближе и обвела вещи взглядом, после чего подняла глаза на Фалтаира:
— Это все мелочи. Главное, чего мне будет не хватать, это тебя.
Девушка изо всех сил старалась сдерживаться, чтобы не зарыдать и не приняться умолять того остаться. Фалтаир подошел к ней и крепко обнял. Уткнувшись в его плечо, Меттэстель наконец дала волю слезам.
— Я вернусь, я скоро вернусь, — мягко поглаживая ее волосы, шептал мужчина. — Верь. Верь. Скоро…

Какое-то время они просто стояли молча, не желая размыкать объятия.
— Послушай, — наконец сказал Фалтаир. — Я оставлю тебе вот это.
В руке его появился виденный эльфийкою ранее стеклянный кинжал.
— Прости, что он весь в крови… — смущенно пробормотал он, принявшись оттирать запекшуюся кровь о подол своей рубашки.
— Это неважно, неважно, — тихим голосом остановила его Меттэстель, коснувшись его рук.
— Возьми его. Если все-таки тебя потревожат, ты не будешь беззащитна.

Эльфийка взяла короткий клинок в руки. На плоской рукояти были вырезаны две руны.
— Айем и Лир. Что это значит? — она вопросительно взглянула на Фалтаира.
— Это защитные руны. Всегда держи его при себе, Меттэстель. Мой кинжал охранит тебя, пока меня самого не будет рядом.
Меттэстель кивнула и прижала кинжал к груди. Фалтаир немного помедлил, будто в сомнениях, и отступил на шаг.
— Все. Я должен идти.

Он сделал еще один неуверенный шаг назад, но Меттэстель невольно шагнула вслед за ним, словно невидимая цепь связывала их тела.
В его взгляде она прочла мольбу, но была не в силах остановить себя. Тогда он решительно шагнул к ней и, прильнув к ней всем телом, судорожно захватил ее губы своими.

Его огонь обжег меня до самого сердца. Я знала, что могу сгореть вся в его неистовом пламени, и только этого и желала. Но он отнял свои губы, он исчез; когда я открыла глаза, его уже не было. Только эхо далеких шагов еще отзывалось в темных сводах.
Мои губы еще горели его жаром, все тело дрожало словно в лихорадке. Темная пелена стала заволакивать глаза, и я почувствовала, что падаю…

Я упала мягко. Привстав, оглянулась: я сидела на мягкой изумрудной траве, в каком-то дивном, зачарованном лесу, полном причудливых деревьев и растений. Все вокруг было расцвечено яркими, сочными красками, повсюду порхали сотни, тысячи пестрых бабочек.
Я услышала веселый смех позади себя — этот смех нельзя было спутать ни с каким другим. Вскочив с травы, я кинулась в объятия Фалтаиру. Мы закружились вместе, кружились, держась за руки, и рой бабочек хороводом кружился вокруг нас. Потом он превратился… почему-то в рысь, а не в барса. Я, кажется, тоже обернулась кошкой. Он смотрел на меня своим хитрым, плутоватым взглядом, медленно обходя меня по кругу, и вдруг прыгнул навстречу. Мы игрались вместе, как малые котята, а затем, усталые, упали рядышком на траву. Солнце слепило, я прикрыла глаза и просто лежала, радуясь тому ощущению, что он здесь, возле меня. Внезапно я ощутила, что на мой открытый живот опустилась одна из бабочек и затрепетала своими крылышками…

Я открыла глаза. Надо мною темнел высокий каменный потолок святилища. Это был сон, но… я вновь почувствовала животом трепетание бабочки.
Тогда я поняла, что ощущаю его не снаружи, а изнутри.
Я положила руку на живот и улыбнулась. Все было, словно я вернулась в тот радостный сон. Хоть его и не было рядом со мной, я чувствовала, как жизнь, рожденная нашей любовью, теплится внутри меня.

Проспав всю ночь в святилище, я вернулась домой утром. В тот день мне хотелось делать любую работу, какая только попадалась под руки. Вместе с дядей я сортировала кости для обработки, подсобила Ноэльдир с уходом за скотом, помогала тетушке готовить обед. Хотя они и продолжали смотреть на меня с некоторым подозрением, я ощущала теплые лучики в их взгляде. Я ничего им не рассказывала, но, видимо, моя радость передавалась без слов.
Как только стало смеркаться, я отправилась к развалинам святилища.

Меттэстель уже подходила к руинам, когда услышала оклик сзади. Обернувшись, она увидела, что к ней спешит Ноэльдир. В руке ее слабым светом горел обтянутый кожей фонарь.
— Ноэльдир! Ты что, следила за мной?! — со смесью удивления и негодования в голосе спросила Меттэстель.
— А ты бы не следила на моем месте? — парировала та. — Вчера ты точно умом тронулась и сбежала не пойми куда, сегодня пришла вся счастливая не пойми от чего, а ко всему на закате еще и в чащу лесную отправилась не пойми зачем. Ты разве не знаешь, что это?
Ноэльдир указала рукой на развалины. Меттэстель лишь пожала плечами.
— Это всего лишь развалины древнего святилища, в которых уже сотню лет не было ни души. Тебе-то до них какое дело?
— «Какое дело»?! Окстись, это же Нолар Локас! Святилище Безумного Бога! Гиблое место!
— Это всего лишь предрассудки, и придумывают их глупцы. Я была там. Совершенно обыкновенные старые развалины.
— Зачем тебе туда идти? Одумайся, Меттэстель, пошли назад!
— Неважно. Это мое дело. Тебе не нужно знать об этом.
— Это снова твой Фалтаир, да? Он сказал, чтобы ты теперь приходила сюда? Так?
— Ноэльдир, Ноэльдир… Пойми, я не должна говорить, — Меттэстель выглядела несчастной. — Послушай, как мне убедить тебя, что здесь нет никакой опасности? Если хочешь, мы можем пойти туда вместе. Ты сама увидишь, что там нет почти ничего, кроме каменных стен.
На лице Ноэльдир отразился суеверный страх, однако спустя мгновение она пересилила себя, и отправилась вслед за двоюродной сестрой. Не без труда отодвинув входную плиту, девушки вошли внутрь. Переносной фонарь Ноэльдир пришелся весьма кстати в темноте широких лестничных проемов. Когда они оказались в зале, Меттэстель указала на освещенный тусклым светом теплящегося очага угол.
— Фалтаир обустроил этот уголок для меня. Теперь ты веришь, что он существует? Не могла же я одна все это притащить сюда.

Ноэльдир подошла и осмотрела указанный кузиной угол зала.
— Я слышала, что в таких развалинах нередко поселяются беглые преступники или просто разбойный люд… если не кто-то похуже. Наверняка все это осталось здесь после одного из них.
Злость и раздражение вновь стали охватывать Меттэстель. Выхватив спрятанный под складкой платья за поясом кинжал, она протянула его двоюродной сестре.
— А это у меня, по-твоему, откуда? Тоже какой-нибудь разбойник подарил?
Ноэльдир глядела на стеклянный клинок широко распахнутыми глазами.
— Меттэстель, это… кровь? — подрагивающим от испуга голосом спросила та.
— Это… неважно. Не это главное. Разве ты не понимаешь, что такое ценное оружие не валяется абы где? Его носят только аристократы. Этот кинжал подарил мне Фалтаир, когда прощался со мной.
— Но почему он весь в запекшейся крови?! И… посмотри! Здесь вырезаны даэдрические руны. Это же ритуальный кинжал! Должно быть, ты нашла его на алтаре! Какой ужас, Меттэстель! Это же проклятое оружие! Выбрось его немедленно, прошу тебя!
— Ноэльдир, ну что за околесицу ты городишь? На каком алтаре? Да здесь вообще нету никакого алтаря!
— Разве?

Ноэльдир подняла повыше свой фонарь и направилась на середину зала. Меттэстель последовала за ней. Свет фонаря выхватил основание высокой статуи человека с тростью на массивном постаменте из темно-малинового камня грубой отделки. Обойдя статую спереди, Ноэльдир взошла по ступенькам и испуганно вскрикнула. Подошедшая Меттэстель увидела, что вся площадка у основания статуи залита запекшейся кровью.
— Ты видишь это? — свистящим шепотом промолвила Ноэльдир, словно опасаясь, что кто-то может их услышать. — Здесь совсем недавно совершали кровавое жертвоприношение Безумному Богу! Вот этим кинжалом, который ты держишь!
— Да не может этого быть, — упорствовала Меттэстель. — Может, здесь когда-то и приносились жертвы, но было это давным-давно. Эта кровь просто въелась в камень за столько времени, вот и все. И кинжал Фалтаира тут совершенно не при чем!
— Твой Фалтаир — это наваждение Шегората!!! — в отчаянии прокричала Ноэльдир, и голос ее гулким эхом прокатился по залу, так что обе эльфийки невольно вздрогнули. — Меттэстель, сестрица моя милая, пойдем со мной, покинем это ужасное место, — схватив за руку, она упрашивала Меттэстель со слезами на глазах. — Мы найдем хорошего целителя, жреца Аури-Эля, он снимет твой морок, и наша жизнь вернется в мирное русло. Пойдем, пойдем, пока еще не поздно! Умоляю тебя!
— Отстань, отцепись от меня! — Меттэстель вырвалась из рук двоюродной сестры. — Это тебе нужен жрец, а не мне! Всем вам, кто не верит, что я тоже могу быть счастлива! Уходи! Убирайся прочь!!!
Ноэльдир в страхе попятилась от неистовствовавшей кузины, потом побежала, рыдая и спотыкаясь на ходу. Меттэстель еще долго кричала ей вслед, пока не выдохлась.

Я вновь почувствовала, как он шевелится у меня внутри. Наверно, его обеспокоил весь этот шум, или ему передалось мое внутреннее раздражение. Я поняла, что не должна больше беспокоиться. Я прилегла и постаралась думать только о хорошем. Мысли мои вернулись к Фалтаиру, и я ощутила, что должна увидеть его еще раз, чтобы поделиться с ним этой радостью. Неведомое наитие шептало мне, что он еще здесь, что он еще не уехал.

Было уже темно, когда Меттэстель направилась к поместью, однако она этого почти не замечала. Без труда обнаружив кратчайший путь, она вскоре оказалась перед входом.
Стражников не было. Эльфийка подошла к двери и толкнула ее, но та оказалась закрытой. На сердце заскреблись кошки, когда босмерка подумала, что интуиция могла подвести ее. Она пошла вокруг дома, и вскоре обнаружила невысокую дверку у основания, ведшую, по-видимому, в подвальные помещения. К некоторому удивлению, но и облегчению девушки, эта дверка не оказалась закрытой вообще никак. Спустившись вниз, она очутилась в темной комнате с низким потолком. Идти пришлось на ощупь, однако скоро она почувствовала, что пол плавно уходит вверх. Наконец, она обнаружила себя в коридоре, где царил полумрак, позволивший ей заметить приоткрытую дверь слева. Войдя в нее, Меттэстель оказалась в знакомом круглом зале, легкие кисейные занавеси в котором шатром поднимались к прозрачному потолку. Здесь, однако, не было привычного убранства, мерцавшего серебром и позолотой. Не было и светильников с благовониями. Теперь этот зал казался ей пустым и холодным.

Меттэстель прошла несколько комнаток — все они пустовали. Только в серединной комнате обнаружилась одинокая скамья и догорающая свеча на небольшом столе. Присев на скамью, девушка закрыла лицо руками. Все внутри сжалось: неужели чувства ее обманули? Словно черви, в сознание стали прогрызаться невозможные мысли: а что, если всю великолепную обстановку, которую она помнила здесь, она лишь вообразила? Действительно ли она встречалась здесь с Фалтаиром, или же сознание разрисовало богатыми красками когда-то мельком виденную залу, наверняка такую же, как и в прочих поместьях, превратив ее в место воображаемых встреч?
Глухой стук, раздавшийся прямо перед нею, прервал поток гнетущих мыслей. Не поднимая головы, босмерка открыла глаза и увидела напротив острые носки чьих-то сапог и упирающийся в каменный пол кончик тонкой трости из черного металла с алыми прожилками — даэдрической стали, по всей видимости. Она подняла взгляд. Перед ней стоял, небрежно опираясь обеими руками на трость, человек в строгом костюме черного бархата. Под воротником длиннополого сюртука виднелась багрового цвета сорочка, поверх обшитых серебряным позументом перчаток перстни поблескивали драгоценными камнями.
— Что ты здесь делаешь?
— Я… — она встала и запнулась.

Голос человека в черном звучал сухо и холодно, но в то же время он был так похож на низкий, хрипловатый голос Фалтаира! Она вгляделась в лицо выжидающе смотрящего на нее мужчины. Такие же глаза, такой же нос, такие же черные волосы, но уже с проседью. Чуть более резкие скулы, тоньше губы, острее линия подбородка. Борода длиннее, клинышком. Такая же бледная кожа, как будто даже еще бледнее, наверно, из-за полумрака. Он был несомненно старше, и всей своей внешностью мог бы сойти за министра или мудреца.
— Вы… князь Эвисцераториус? — догадываясь, робко спросила она.
— Что ты здесь делаешь? — с оттенком угрозы медленно повторил тот.
— Я должна увидеть Фалтаира, — ответила она, стараясь придать голосу твердость.
— Здесь нет и никогда не было никакого Фалтаира, — бесстрастным голосом произнес мужчина.
— Я имею в виду… вашего сына, — спохватившись, поправилась она. — Я не знаю его имени, поэтому называла его Фалтаиром.
— У меня нет сына, — отрезал тот.
— Я понимаю, что вы скрываете его, но разве вы не узнаете меня? Я Меттэстель, он рассказывал вам про меня. Вы же сами совершили надо мной зачарование!
— Ты бредишь. Я не знаю тебя. Убирайся.
— Я не уйду.

Пронзающий взгляд человека в черном сковывал все внутри, но она отвела глаза и осталась стоять. Мужчина заговорил вновь, теперь в его голосе сквозила острая насмешливость.
— Значит, не уйдешь, пока не увидишь Фалтаира или не узнаешь, где он?
Эльфийка подняла на него глаза и решительно кивнула.
— Что ж, как будет угодно. Ты все узнаешь. Но затем я убью тебя.
— Вы… не убьете, — стараясь не выдавать испуга, произнесла она. — Я должна написать вам еще два портрета по нашему контракту. Поэтому вы не станете.
— Ты думаешь? — мгновенный блеск стали, и выхваченный из трости скрытый клинок уперся острым концом в ее подбородок, заставив задрать голову. — А вдруг я пожелаю забрать долг именно в такой форме?
— Это… — начала она, судорожно сглотнув. — Это было бы для вас менее выгодно.
— Возможно, — мужчина надменно усмехнулся и, чуть помедлив, убрал клинок. — Итак, ты хотела видеть своего Фалтаира.
Рука князя резко взмыла вверх в загадочном жесте, и черты его поплыли в зеленоватой дымке. Когда лицо человека вновь прояснилось, он выглядел в точности как Фалтаир.
— Меттэстель, я хочу, чтобы мы были друзьями, — произнес он с доброй улыбкой.
— Нет! — эльфийка тихо вскрикнула. — Это… магия! Это не он!
— Ты… не хочешь? — улыбка сошла с его лица, в глазах появилась боль. — Меттэстель, моя милая Меттэстель! Прости меня, Меттэстель, я совершил большую ошибку, — промолвил он с отчаянием.
— Нет, нет, нет! — Меттэстель зажмурилась на секунду и замотала головой, словно пытаясь отогнать все как видение. — Это обман! Обман!

Мужчина вновь улыбнулся и принялся смеяться, колким, жестоким смехом. Зеленоватая дымка вновь окутала его черты, и князь предстал в своем прежнем обличии.
— Это чародейство! Я знаю, что вы способны на это! — голос ее дрожал от внутреннего напряжения.
— Способен, — спокойно подтвердил тот. — Сейчас это были чары, но мой внешний облик может незначительно меняться и без их использования. Достаточно, чтобы стать, — он усмехнулся, — собственным сыном. Однако глаза обманывают тебя даже сейчас. Ты, верно, думаешь, что перед тобой — человек лет пятидесяти? Признаться, я немного старше… но дело даже не в этом. Созданий вроде меня смертные привыкли видеть в другом облике.

Он снова взмахнул рукой. Когда зеленое марево рассеялось, перед Меттэстель стояло существо с угольно-черной кожей, пронизанной, словно застывшая лава, пульсирующими рубиново-красными прожилками. Глаза грозного создания горели, точно расплавленная магма, и от всего закованного в даэдрическую броню тела исходил красноватый пар.
— Так понятней? — пророкотал металлический голос, разливаясь звенящим эхом по зале.
— Дремора… — пятясь, прошептала Меттэстель.
— Дремора? Нет… Дремора — лишь основа моей оболочки. Я даэдрот, созданный Лордом Безумия и Госпожой Заката и Рассвета! — он угрожающе шагнул в ее сторону, яростно дыхнув обжигающим багровым паром. — Я — сын бога!
— Это невозможно! Чужие Предки не способны создавать! Ты безумец!
Чары рассеялись, и человек, так похожий на ее возлюбленного, вновь засмеялся своим жестоким смехом.
— Фалтаир! Фалтаир! — почти простонала она, в отчаянии оглядываясь по сторонам. — Где ты? Я знаю, ты держишь его взаперти!
— Так значит, тебе не хватило всего представления, чтоб уяснить, что твой Фалтаир стоит прямо перед тобой? И ты называешь безумцем меня? Этот дом абсолютно пуст. Моя карета и обоз со всем имуществом отъехали еще в полдень. Приманка для подобных тебе глупцов, желающих отомстить за чью-нибудь смерть. За каких-нибудь, — усмехнулся мужчина, — хранителей королевской картинной галереи…
— Нет! — она сорвалась на крик. — Фалтаир…
— Убил троих «Прекрасных»? Да-да. Их бахвальство оказало мне ценную услугу. Немного умело пущенных слухов, жирная точка в качестве драки — и после смерти этой троицы уже ни единая душа не помыслит, что в ту ночь твои милые родители помешали отнюдь не им, а… — он чуть ухмыльнулся и изобразил полупоклон.
— Невозможно, нет… бессмыслица! Зачем это тебе, зачем осквернять картины?
— Глупая девочка, разве я говорил, что собирался их осквернять? Я просто решил позаимствовать у короля парочку ценных полотен, которые без толку пылились в этой его галерее. Однако твои чересчур ретивые родители заявились на смену раньше положенного. Конечно, ты представляешь, какой был бы конфуз, если бы открылось, что князь Эвисцераториус, уважаемый имперский дипломат и ученый, поздней ночью незаконно пробрался в королевскую галерею? Так что я постарался убедить хранителей никому об этом не рассказывать. Как видишь, они даже до сих пор не обмолвились ни словечком.
— Нет… — слабым, скованным от ужаса голосом произнесла Меттэстель, распахнутыми глазами глядя на улыбающегося мужчину. — Ты лжешь… Ты…
— Хочешь знать, как я убивал их?

Он подошел к ней и железной хваткой поймал за талию, не давая ей возможности выскользнуть.
— Я вонзил клинок вот в эту очаровательную ямочку в основании шеи твоей прекрасной матери, — начал он в приглушенных, интимных интонациях, приставив палец к ямочке на ключице Меттэстель. — А затем распорол все ее стройное тело, — он медленно повел ребром ногтя вниз по туловищу девушки, — прямо до…
Вдруг он замер. Палец остановился на животе девушки. Затем князь, как будто не поверив пальцу, приложил на его место всю ладонь.
— Что это? — наконец сказал он. — Когда ты успела? От кого?
Слабо улыбнувшись, девушка ответила красноречивым взглядом.
— Нет, — в замешательстве произнес мужчина, нагнувшись и приложившись к животу ухом. — Конечно, нет. Я… У тебя не может быть ребенка от даэдрота! Я убеждался множество раз: это невозможно… Ты спозналась с кем-то еще, с каким-нибудь вшивым босмеришкой из лесной чащи, воображая себе, будто ты… с Фалтаиром… — голос его слабел. — Ты… Невозможно… Ты…

Князь смолк. Сидя на согнутых ногах, он пустыми глазами смотрел на живот девушки.
Покачнувшись, он упал на колени и зашелся истерично-полоумным смехом, зазвучавшим хриплым клекотом в стенах пустой залы.
— Безумный! Что за шутку ты задумал? Отец, господин мой, неужели тебе стало мало твоего сына? Я — твой единственный сын, твое любимое создание! Зачем тебе нужен кто-то еще? — исступленно взывал он к темной пустоте вокруг.
Страшный смех его стал затихать, и тело, до этого дрожащее, как в лихорадке, вскоре успокоилось. Мужчина встал с колен, отряхнулся и, повернувшись к эльфийке, взглянул на нее с мрачным торжеством.
— Твой ребенок никогда не родится.
Меттэстель стала медленно отступать от него, предчувствуя, что тот может на нее наброситься. Но он лишь рассмеялся.
— Не бойся. Если это дитя — действительно потомок Безумного Лорда, я не стану причинять ему вреда. Ты сама убьешь его.

Он извлек из внутреннего кармана сюртука свиток пергамента и показал его девушке.
— Догадываешься, что это?
Та молчала.
— Это наш контракт, о котором ты недавно столь любезно мне напомнила, — продолжил он с издевательской улыбкой. — И по этому контракту за оказанную мною услугу ты обязалась написать мне шесть картин. Но все дело в том, что только на шесть картин тебя и хватит.
Меттэстель продолжала молчать, не понимая, куда клонит собеседник.
— Видишь ли… не люблю банальных истин, но ты наверняка знаешь, что искусство требует жертв. И наш случай — отнюдь не исключение. Ты ведь читала контракт? Там говорится, что я обеспечу для тебя возможность «вкладывать душу» и «наполнять жизнью» свои произведения. Именно эту возможность я тебе и предоставил. Написанные тобою портреты уникальны в своем роде, потому что они содержат, подобно камню душ, частицы твоей жизненной и душевной энергии. Рисуя портрет, ты обеспечиваешь его «живость», жертвуя своими энергетическими силами. По моим расчетам, сил этих должно хватить ровно на шесть работ. После чего… думаю, ты понимаешь, — он едко улыбнулся.

Босмерка обмерла.
— Если это правда, я не стану больше писать, — промолвила она пересохшими губами.
— Боюсь, у тебя нет выбора, — с деланным сожалением отозвался тот. — Наш контракт скреплен кровным обетом, и если ты не исполнишь его, твоя душа после смерти перейдет в мое распоряжение в качестве покрытия долга. К тому же, ребенок твой родится мертвым, поелику пока душа твоя связана обетом, ты не сможешь никому даровать жизнь.
— Я не верю тебе! — Меттэстель отчаянно замотала головой и закрыла уши ладонями. — Ты лжец, я знаю. Фалтаир обещал мне…
— Фалтаир, да! — перебил ее мужчина, говоря громче, чтобы та услышала. — Он ведь рассказывал тебе, что-де отец был когда-то одним из псиджиков Артэума? А не говорил ли, после чего он удалился с острова? Так я расскажу: нашли парочку иссушенных трупов, напрочь лишенных жизненных соков. Чтобы быть вампиром, Меттэстель, вовсе необязательно иметь клыки до полу и присасываться к шее, подобно пиявкам. Старые Обычаи предоставляют прилежным последователям гораздо более действенные и изящные методы.

Пока тот говорил, Меттэстель, воспользовавшись тем, что трость с клинком князя лежала на полу, незаметно обошла его сзади, и при последних его словах выхватила стеклянный кинжал из-за пояса и приставила к горлу мужчины.
— Или ты сейчас же разорвешь контракт, или я перережу тебе шею, — заявила она с решимостью.
— О? Как мило. Почти как тогда, в подворотне — разве что произошла некоторая смена ролей, — с утрированной нежностью промурлыкал он, беззаботно потершись виском о ее голову. — Ну ладно, давай допустим, что я не согласился, и ты меня убила. Как думаешь, сколько времени понадобится стражам Сильвенара и имперским коронерам, чтобы сопоставить одно с другим и схватить помешанную босмерку, которая зарезала имперского дворянина его же собственным кинжалом? Погляди, на рукояти вырезаны две первые буквы моего имени.
Рука эльфийки дрогнула, она едва не последовала совету князя, но быстро опомнилась и еще сильнее прижала острие к шее человека. Тот лишь ядовито усмехнулся и продолжил:
— Или ты настолько глупа, что рассчитываешь выжить, скрывшись в чащобе?
— Я… Я покажу им контракт, с помощью которого ты хотел извести меня! Я расскажу, кто на самом деле убил моих родителей! Они оправдают мой поступок, потому что ты только смерти и заслуживаешь!
— О… Я поистине растроган. Мне, право, даже жаль, что я не могу позволить тебе осуществить задуманное. Я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как ты и впрямь пытаешься убедить кого-то подобным…

Его пальцы вдруг с такой силой сжали руку Меттэстель, что та закричала от боли и выронила оружие. Мужчина оттолкнул ее, и та упала на колени, все еще держась за изнывающую от боли руку.
— Неужели ты думаешь, что кто-либо станет верить хоть единому твоему слову? — подобрав с пола свою трость, он стоял перед ней, смотря свысока на поникшую девушку. — Тебе, которая исчезает по вечерам, навещает святилище Шегората, ходит под ручку и мило болтает с пустотой, убеждая всех в существовании какого-то незримого друга?
— Но Фалтаир существует… — с болью в голосе пролепетала девушка.
— Не скрою, эта игра забавляла меня. Но теперь, увы, уже наскучила, — он поднял голову вверх, вглядываясь в небо через прозрачный потолок. — Похоже, мне пора. Не забывай об оставшихся двух картинах — я буду с нетерпением их ждать, моя маленькая рисовальщица.

Он протянул руку, чтобы потрепать ее по щеке, но та вдруг резко схватила его за запястье и, подняв на него безумные глаза, угрожающе произнесла:
— Где Фалтаир? Где мой Фалтаир?! Я хочу видеть своего Фалтаира!
В глазах князя сверкнули зеленые искры ярости.
— Фалтаира больше нет, — процедил мужчина сквозь зубы, на последнем слове толкнув ее тростью в грудь.
В следующее мгновение он исчез в белесых бликах заклинания Возврата.

Я не помню, как вернулась назад в святилище. Я ворошила обрывки пергамента с набросками его портрета, я твердила себе снова и снова, что Фалтаир существует. Наверно, чтобы доказать себе это, я и начала писать его портрет. Грунт был черно-багровым, под цвет его волос…

Ноэльдир вернулась через пару дней. Она говорила что-то о том, что пыталась убедить семью привести меня назад и пригласить жреца, но те ответили, что не желают больше иметь никаких дел с «нечистой». Мне все это было безразлично, я бы все равно никуда не пошла. Я хотела только писать его портрет, проводить мягкой кистью по чертам его красивого лица…
Дни проплывали словно в мареве тумана. Я часто теряла сознание, и даже в остальное время была будто в полудреме. Портрет писался медленно. На глаза Фалтаира легла какая-то тень, из-под волос потекла темная красная струйка… Порой мне казалось, что кисть у меня в руке движется по собственной воле.

Хотя я и слабела изо дня в день, дитя у меня в утробе росло здоровым. Когда я выходила из святилища, я набирала вокруг съедобных ягод и листьев, наплевав на Зеленый Пакт. Пригодились оставленные в ящиках сушеное мясо и вино, а свежую еду приносила Ноэльдир. Она ничего не спрашивала, когда наконец заметила мой округлившийся живот — видимо, опасалась, что от упоминаний Фалтаира я снова приду в бешенство и прогоню ее.
Я не знаю, какой это был день, но я почувствовала, что все заканчивается. Заканчивается портрет Фалтаира, заканчивается моя беременность… и жизненные силы во мне тоже. Но я не могла позволить себе умереть, так и не дав жизнь нашему с Фалтаиром ребенку.

— Ноэльдир, ребенок скоро должен родиться, — сообщила кузине Меттэстель, когда та по обыкновению пришла к ней с корзинкой припасов.
— Не беспокойся, — ответила ей та с улыбкой. — Я догадывалась, что скоро это должно произойти. Правда, я пока что ни разу не наблюдала родов у эльфов, но с нашим домашним скотом столько опыта набралась, что легко приму ребеночка и у тебя. Я могла бы остаться с тобой на пару дней, если ты действительно уверена.
— Тебе не придется ждать. Я знаю, что ребенок уже созрел. Ты сделаешь королевское сечение и поможешь ему появится на свет.
— Ты что, Меттэстель, — у Ноэльдир открылся рот от изумления, — Какое королевское сечение, о чем ты говоришь! С твоим ребеночком все в порядке, родится, как все! Зачем, зачем ты хочешь себя резать?
— Ноэльдир, я не доживу до завтрашнего дня. Ты должна спасти ребенка. Вот нож, — она протянула ей стеклянный кинжал.
— Ты не в себе…- Ноэльдир отшатнулась.
— Мой разум ясен как никогда. Ну же, возьми нож! Я не хочу спорить, разве ты не видишь, что у меня и так мало остается сил? Если ты не сделаешь это, я сама пропорю себе живот, и тогда, может статься, погибнем и я, и ребенок. Его смерть будет на твоей совести, Ноэльдир.

Медленно протянув дрожащую руку, та взяла кинжал, но, взглянув на него, залепетала:
— Но это же совсем другое, нежели принимать нормальные роды! Я делала сечение только животным, а тут… Я не знаю, я не смогу…
— Ты должна это сделать. Представь, что ты делала это уже множество раз, и режь, как обычно. Не надо думать обо мне, думай о ребенке. Я все равно умру.
— Меттэстель! — голос эльфийки срывался, слезы катились по лицу.
— Скорее, я теряю сознание! Делай это сейчас же, — она легла и, улыбнувшись, добавила еле слышимым голосом. — Если это будет мальчик, назови его в честь отца, а если девочка, то в честь матери… но не босмерским именем, а так, как ее называли альтмеры, Ла…
Она не договорила.

Фалтаир склонился надо мной, в руке его были зажаты сиреневые цветы паслена.
— Прости, я не нашел вина, — сказал он с извиняющейся улыбкой.
— Твой голос — как то вино, — я улыбнулась в ответ. — Но почему мне теперь так горько? Где противоядие от твоего голоса?
— Тебе не нужно противоядие, — мягко произнес он, поглаживая мои волосы. — Оно только портит хорошее вино.

Его черты вдруг поплыли. Теперь это был его отец. Он смотрел в ту сторону, где Ноэльдир встречала рождающееся… родившееся дитя. Но все уже вдали. Доносится лишь голос князя:
— Шестая. Кровью и плотью.

Комментарии

Добавить комментарий

Или

© 2000—2024 ElderScrolls.Net. Частичная перепечатка материалов сайта возможна только с указанием ссылки на источник.
Торговые марки The Elder Scrolls, Skyrim, Dragonborn, Hearthfire, Dawnguard, Oblivion, Shivering Isles, Knights of the Nine, Morrowind, Tribunal, Bloodmoon, Daggerfall, Redguard, Battlespire, Arena принадлежат ZeniMax Media Inc. [26.03MB | 65 | 0,862sec]