Билл Вайола (Viola Bill; род. 1951) – американский художник, работающий преимущественно в технике видеоарта и наиболее умеренный из радикального христоненавистнического крыла контемпорари арта – основным выставочным пространством для своих тематических работ избрал католические храмы. В связи с этим необходимо упомянуть, что, как нередко бывает, история таких древних храмов иногда ведет непосредственно к византийским базиликам еще неразделенной Церкви. Этот, казалось бы, не слишком определяющий их духовный нынешний статус факт, тем не менее, говорит о том, что нам, православным, нужно относиться к появлению актуального искусства в их стенах с должной серьезностью, а не считать, что это дело лишь одних католиков, которые, дескать, «сами виноваты» в своем движении в сторону секулярной богоборческой культуры.

Одна из последних достаточно известных работ Б. Вайолы – видеоинсталляция в церкви Сан-Галло.

В рамках Венецианской биеннале 2007 года художник разместил в алтарных нишах храма огромные мониторы. Под негромкую психоделическую «экомузыку», состоящую из журчания льющейся воды и потрескивания пламени, на этих мониторах медленно возникали неподвижные фигуры людей, которые становились все ярче и ярче, а затем снова гасли. Эти фигуры – как цветные, так и черно-белые – имели не нейтральный характер, а были подчеркнуто-агрессивны, несмотря на всю свою неподвижность. Чего стоит хотя бы изображение молодого мужчины в черной футболке с сатанинским перечеркнутым крестом на шее и подведенными глазами. Такая насыщенная темной энергией среда, помещенная в сакральное пространство христианского храма, создавала невероятный эффект незримого присутствия враждебного духа, с удовлетворенной усмешкой наблюдающего за безумным гордым человеком, желающим самоутвердиться за счет Искупителя.

При этом инсталляция Вайолы отсылает к психоделическим мотивам «Нью эйджа» – с его повышенным интересом к восточному оккультизму. Это предположение подтверждается интервью самого Вайолы, данном им на биеннале, в котором он рассказывал, что более 30 лет назад во время поездки в Японию стал учеником мастера дзен Даена Танака. Кроме того, художник признался и в своем профессиональном интересе к дзен, суфизму, равно как и к католическому мистицизму.

Такой всеядный круг интересов говорит об онтологической приверженности художника ко внехристианскому гностицизму, из которого еще в первые века после Рождества Христова берет свое начало древний культ сатаны. Культ этот дошел до наших дней, внешне видоизменившись – в том числе и оформившись в некоторые течения «Нью эйджа». Однако сущностно он остался тем же.

Размышляя о своей связи с Люцифером, ньюэйджевский писатель Дэвид Спенглер[11] в книге «Размышления о Христе» вполне откровенно пишет: «Христос – та же сила, что и Люцифер; Люцифер подготовляет человека для отождествления себя с Христом. Люцифер – ангел внутренней эволюции человека – работает внутри каждого из нас, чтобы привести нас к целостности, благодаря чему мы сможем войти в Новую Эру. Каждый из нас в тот или иной момент своей жизни приходит к такому переживанию, которое я называю “люциферовская инициация”. Многим людям и сейчас, и в предстоящих днях предстоит люциферовская инициация в Новую Эру… Принятие Люцифера – это включение в Новую Эру»[12].

Такое же свободное обращение с оккультными символами и языческими образами в традиционном пространстве христианского храма демонстрирует другой постмодернистский автор – Пипилотти Рист[13].

Экспонирование ее видеоинсталляции также состоялось на Венецианской биеннале – в церкви Сан-Сте. Разбросав по полу храма мягкие подушки для зрителей, она организовала видеопроекцию на потолке. Изображение представляло собой группу обнаженных женщин, снятых с нижней позиции, которые перемещались по куполу, приседая и танцуя. Такая откровенная экспансия примитивного язычества в сакральном храмовом пространстве вызвала слабый протест немногочисленной религиозной общественности города, который, однако, был быстро подавлен агрессивной прессой и художественным истеблишментом биеннале.

В связи с этим можно вспомнить выставку в одном московском храме [14], которая весьма неуклюже пыталась поддержать тенденцию проникновения современного искусства в традиционные храмовые пространства, существующую в Европе. Неуклюжесть же эта, на мой взгляд, состояла вовсе не в самом факте такой экспозиции, а в невнятности аргументов, высказанных в защиту этого проекта. Если на Западе этот процесс вполне однозначно интерпретируется самими деятелями современного искусства как экспансия в ранее закрытые сакральные области христианского религиозного сознания и культуры с целью подчинения и уничтожения христианства, то в случае с московской выставкой мы слышим лишь невразумительные заявления о необходимости диалога современного искусства и Церкви. При этом остается загадкой как непосредственно сама духовная платформа, на которой предполагается вести такой диалог, так и его конкретная конечная цель.

Развивая тему ревизии христианской культуры искусством постмодернизма, вскользь коснемся и наиболее радикального крыла контемпорари арта, работающего в этой зоне. Только вскользь, потому что более подробное описание этого явления может нанести любому нормальному человеку психологическую травму от подробного знакомства с этим «искусством».

Из наиболее духовно вредных и опасных радикалов необходимо упомянуть в первую очередь представителя так называемого венского акционизма Германа Нитша[15], выставка которого, кстати, сравнительно недавно состоялась в Москве.

Акции и стационарные выставки Нитша – его «Театра оргий и мистерий» – представляют собой иллюстрации к евангельским событиям (с использованием христианской символики, в том числе Распятия), погруженные в страшную кровавую вакханалию на фоне голых тел статистов, изображающих безудержную оргию. Причем кровь здесь используется как искусственная, так и настоящая – для чего приносятся в жертву животные и птицы. Эта жуткая языческая мистерия находится далеко за гранью добра и зла, будучи демонстрацией крайней степени сатанинской одержимости, при которой уже полностью теряется человеческий облик.

Нельзя также не вспомнить и деятельность другого «мастера» – Оливьеро Тоскани[16], работающего больше в жанре постмодернистской фотографии, часто используемой в рекламе. Его широко растиражированные фотографии, рекламирующие компанию, выпускающую одежду, изображают целующихся католических монахинь и священников. Такую рекламу даже разместили в Риме, у самых стен Ватикана, что повлекло за собой большой скандал, приведший, в свою очередь, к резкому увеличению продаж продукции этой компании. Как видим, антихристианские сюжеты все более успешно работают, в частности, и на маховик индустрии массового производства.

Чаще всего объектом атаки контемпорари арта становится самая святая и сакральная для христианства символика – в том числе Распятие. Кощунственные изображения Господа на Кресте – любимое «развлечение» постмодернистов: чего стоит хотя бы образ распятой пьяной лягушки с кружкой пива в одной лапе и яйцом в другой – «творение» Мартина Киппенбергера[17] или же серия фотографий Распятия, сделанных через призму стакана с мочой автора (Андреaс Серрано).

Жуткие свидетельства разложения современной культуры и человеческой личности, явленные антихристианским постмодернистским искусством, делает оккультизм «Нью эйджа» его духовным союзником и братом. Действительно, работая в параллельных областях «проекта» современной постхристианской цивилизации, сектантское движение «Нью эйдж» и искусство постмодернизма, соревнуясь в использовании технологий разрушения христианской культуры и христианской Церкви, взаимно дополняют друг друга и активно обмениваются вновь рожденными идеями и смыслами. Этот обмен происходит не только в области современной культуры, но и в массовых коммуникациях и в Интернете. И вся эта кропотливая и, в общем, достаточно слаженная работа призвана лишь к одному – к уничтожению христианства, Церкви, а в конечном счете – к стиранию из культурных кодов сегодняшней цивилизации самой памяти о Боге. Именно такую задачу и определил в своей статье «Истребление имени Бога» гуру постмодернизма Жан Бодрийяр, заявив: «…эквивалент умерщвления бога при жертвоприношении – в плане означающего, в плане имени, которое его воплощает. Только будучи растерзано, рассеяно на свои фонематические элементы при умерщвлении означающего, имя бога начинает незримо присутствовать в стихах и по-новому артикулировать их в ритме своих фрагментов, при этом никогда не восстанавливаясь как целое»[18].

Чаяние культуры и цивилизации вне Бога, желание занять Его место, делающее современное искусство одной из самых закрытых эзотерических сект, является серьезной опасностью для той небольшой части традиционной культуры, которая еще сохранила свои христианские корни и осталась свободной от власти сектантской культурной иерархии контемпорари арта. И свое нахождение на периферии современного процесса развития сегодняшней цивилизации она должна воспринимать как прямое и ясное подтверждение неотмирности Божией правды, а не как историческую и социальную несправедливость. Ведь в конечном счете гибель христианской культуры – это наша общая беда, о которой можно лишь с горечью сказать словами царя Давида: «Сказал безумец в сердце своем: нет Бога» (Пс. 13: 1).