Я в интернете поискал "Голубь в Сантьяго"(http://golubvsantyago.narod.ru/).
И приведу только первую часть повести:
1
Усталость самого измученного тела
легка в сравнении с усталостью души,
но если две усталости сольются
в одну, - то и заплакать нету сил,
а плакать хочется особенно - когда
устал настолько, что не можешь плакать.
Так я устал однажды...
От чего?
От жизни?
Жизнь превыше обвинений.
Устал я от всего того, что в ней
скорей на смерть, а не на жизнь похоже.
Не сразу умирает человек,
а по частичкам - от чужих болезней,
таких, как равнодушие, жестокость,
тихонько убивающих его.
Но горе человеку,
если он
болезнями такими заразится, -
тогда не только мертвым стал он сам,
но, пребывая мертвым, умерщвляет.
Есть в жизни много маленьких смертей,
скрывающихся в трубке телефонной,
когда так унизительно звонить,
а никуда не денешься - придется.
В моей проклятой книжке записной
есть много номеров таких особых,
что пальцу мерзко всовываться в диск,
как будто набираешь номер смерти,
как будто сейф тяжелый открываешь
и знаешь наперед - в нем пустота
и только чьи-то черепа и кости.
В тот день я сделал несколько звонков,
заранее бессмысленных, но нужных.
Есть в слове "нужно" запах нужника,
куда войдешь и в что-нибудь да влипнешь,
так, что подошв потом не отскребешь.
И я звонил, влипая в голоса,
то в приторно-садистские, как мед,
где столько звонки, как будто мухи,
попавшись, кверху лапками торчат, -
то в булькающие скороговоркой,
как тесто, сковородки опасаясь,
трусливые пускает пузыри.
О, подлое изящное искусство
избегновенья что-либо решает
лишь тем, что не решает ничего.
И каждый раз я опускал ни с чем
гантель бессильных - трубку телефона.
Я должен сделать был еще звонок,
но телефон, как жаба из пластмассы,
такое отвращенье вызывал,
что я не смог...
Доплелся до тахты,
упал пластом, не в силах снять ботинки,
заставил руку взять со стула книгу,
раскрыл ее, но буквы расплывались.
А это был не кто-нибудь, а Пушкин.
Неужто и бессмертные бессильны
в защите смертных?
Кто же защитит?
Неужто голос в телефонной трубке
сильней Гомера, Данте, и Шекспира,
и Пушкина?
О, если даже Пушкин
не помогает, - это страшный знак!
И о самоубийстве мысль вползла
в меня из дырок телефонной трубки,
как та змея из черепа коня,
в своих зубах скрывая смерть Олега.
Я ненавижу эту мысль в себе.
Она являлась в юности кокеткой,
приятно ублажая самолюбье:
"Самоубийство не убьет - прославит.
Заставь себя признать самоубийством, -
тогда тебя оценят все они".
(Они, они... Спасительное слово
для тех, кто слаб душой, а, между
прочим,
сам для кого-то входит в часть понятья
под кодом утешительным - "они".)
Теперь кокетка мысль старухой стала,
ко мне порой являясь, будто призрак
с прокуренными желтыми зубами,
скрывающими тонкий яд змеиный,
с издевкой усмехаясь надо мной:
"Не рыпайся, голубчик, не уйдешь..."
Я даже свыкся с этою старухой
и побеждал ее своим презрением,
а может быть, своей привычкой к ней.
На свете нет, пожалуй, человека,
не думавшего о самоубийстве.
Мне, правда, был знаком писатель песен,
набитый, как соломой, жизнелюбьем,
который как-то раз расхохотался
по поводу трагедии одной,
закончившейся пулею банкротства:
"Вот идиот!..
Мне в голову ни разу
не приходила вовсе эта мысль".
К нему вообще не приходили мысли.
Я среди бела дня,
как в темноте,
лежал, не видя букв, с раскрытой книгой,
но чувствовал любой морщинкой лба
холодный взгляд бесцветных липких глаз
безмолвно выжидающей старухи.
И вдруг на лбу я ощутил тепло,
как будто зайчик солнечный незримый
от озорного зеркальца мальчишки.
Исчезла темнота,
а с ней старуха.
Кто совершил такое превращенье?
Была пуста квартира.
Только голубь,
как сгусток неба, - чуть темней,
чем небо,
мое окно поскребывая клювом,
с почти что человечьими глазами,
на внешнем подоконнике сидел,
ни перышком нисколько не похожий
на жирных попрошаек лошадиных,
как маленький взъерошенный товарищ,
меня спасти от смерти прилетевший.
А может быть, он прилетел из Чили?
З.Ы. Что-то автора забыл (Евгений Евтушенко)
Перейти к полной версии: Поэзия любимых авторов
Шарль Бодлер "Продажная муза"
Любовница дворцов, о, муза горьких строк!
Когда метет метель, тоскою черной вея,
Когда свистит январь, с цепи спустив Борея,
Для зябких ног твоих где взять хоть уголек?
Когда в лучах луны дрожишь ты, плечи грея,
Как для тебя достать хотя б вина глоток, -
Найти лазурный мир, где в жалкий кошелек
Кладет нам золото неведомая фея.
Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна,
Не веруя, псалмы ты петь принуждена,
Как служка маленький, размахивать кадилом,
Иль акробаткой быть и, обнажась при всех,
Из слез невидимых вымучивая смех,
Служить забавою журнальным воротилам.
Любовница дворцов, о, муза горьких строк!
Когда метет метель, тоскою черной вея,
Когда свистит январь, с цепи спустив Борея,
Для зябких ног твоих где взять хоть уголек?
Когда в лучах луны дрожишь ты, плечи грея,
Как для тебя достать хотя б вина глоток, -
Найти лазурный мир, где в жалкий кошелек
Кладет нам золото неведомая фея.
Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна,
Не веруя, псалмы ты петь принуждена,
Как служка маленький, размахивать кадилом,
Иль акробаткой быть и, обнажась при всех,
Из слез невидимых вымучивая смех,
Служить забавою журнальным воротилам.
Р. Киплинг
ПЕСНЬ ЧЕТЫРЁХ ВЕТРОВ
( перевод В. Шубинского )
Разводит огонь в очаге - каждый свой -
Каждый смертный под кровом своим,
И Четыре Ветра, что правят землёй,
Отовсюду приносят дым.
То по холмам, то по далям морским,
То в изменчивых небесах -
Все Четыре Ветра несут ко мне дым,
Так, что слёзы стоят в глазах.
Так, что слёзы от дыма стоят в глазах,
Что от скорби сердце щемит -
Весть о прежних днях, о былых часах
Каждый ветер в себе таит.
Стоит раз любому из них подуть -
Тут же весть различу я в нём:
В четырёх краях пролегал мой путь,
И везде мне был кров и дом.
И везде был очаг средь ночей сырых,
В непогоду везде был кров.
Я скорблю и ликую за четверых
В память всех четырёх краёв.
И могу ль я с бесстрастной душой судить,
В чьём дому огонь горячей,
Если мне в одних довелось гостить,
А в других - принимать гостей?
И могу ль я чужим огнём пренебречь,
Пусть хозяин мне незнаком?
Разве просто было мне свой разжечь?
Как я бился над очагом!
И могу ли другого я не понять,
Скорбь и радость в его очах?
Это всё и мне довелось испытать,
Это помнит и мой очаг.
О Четыре Ветра, вас нет быстрей,
Вы же знаете - я не лгу.
Донесите же песнь мою до друзей,
Пред которыми я в долгу,
Кто меня отогрел средь ночей сырых,
В непогоду - пустил под кров.
Я, любя и ликуя за четверых,
Спел им песнь Четырёх Ветров.
ПЕСНЬ ЧЕТЫРЁХ ВЕТРОВ
( перевод В. Шубинского )
Разводит огонь в очаге - каждый свой -
Каждый смертный под кровом своим,
И Четыре Ветра, что правят землёй,
Отовсюду приносят дым.
То по холмам, то по далям морским,
То в изменчивых небесах -
Все Четыре Ветра несут ко мне дым,
Так, что слёзы стоят в глазах.
Так, что слёзы от дыма стоят в глазах,
Что от скорби сердце щемит -
Весть о прежних днях, о былых часах
Каждый ветер в себе таит.
Стоит раз любому из них подуть -
Тут же весть различу я в нём:
В четырёх краях пролегал мой путь,
И везде мне был кров и дом.
И везде был очаг средь ночей сырых,
В непогоду везде был кров.
Я скорблю и ликую за четверых
В память всех четырёх краёв.
И могу ль я с бесстрастной душой судить,
В чьём дому огонь горячей,
Если мне в одних довелось гостить,
А в других - принимать гостей?
И могу ль я чужим огнём пренебречь,
Пусть хозяин мне незнаком?
Разве просто было мне свой разжечь?
Как я бился над очагом!
И могу ли другого я не понять,
Скорбь и радость в его очах?
Это всё и мне довелось испытать,
Это помнит и мой очаг.
О Четыре Ветра, вас нет быстрей,
Вы же знаете - я не лгу.
Донесите же песнь мою до друзей,
Пред которыми я в долгу,
Кто меня отогрел средь ночей сырых,
В непогоду - пустил под кров.
Я, любя и ликуя за четверых,
Спел им песнь Четырёх Ветров.
Из книги Джека Лондона "Мартин Иден" (автор неезвесен)
Кончил петь - не тронул струн.
Затихают песни быстро,
Так под ветром гаснут искры
Кончил петь - не тронул струн.
Пел когда-то утром чистым,
Вторил дрозд весёлым свистом
Стал я нем, скворец усталый
Песен в горле не осталось,
Время пенья миновалось.
Кончил петь - не тронул струн.
Кончил петь - не тронул струн.
Затихают песни быстро,
Так под ветром гаснут искры
Кончил петь - не тронул струн.
Пел когда-то утром чистым,
Вторил дрозд весёлым свистом
Стал я нем, скворец усталый
Песен в горле не осталось,
Время пенья миновалось.
Кончил петь - не тронул струн.
Зацепило меня чем-то это стихотворение:
Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног, —
Я бы ответил: если страшнее,
Чем можно придумать, то это Бог.
Сюжетом не предусмотренный поворот,
Небесный тунгусский камень в твой огород,
Лед и пламень, война и смута,
Тамерлан и Наполеон,
Приказ немедленно прыгать без парашюта
С горящего самолета, — все это он.
А если среди зимы запахло весной,
Если есть парашют, а к нему еще запасной,
В огне просматривается дорога,
Во тьме прорезывается просвет, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Внушает надежду там, где надежды нет.
Но если ты входишь во тьму, а она бела,
Прыгнул, а у тебя отросли крыла, —
То это Бог, или ангел, его посредник,
С хурмой «Тамерлан» и тортом «Наполеон»:
Последний шанс последнего из последних,
Поскольку после последнего — сразу он.
Это то, чего не учел Иуда.
Это то, чему не учил Дада.
Чудо вступает там, где помимо чуда
Не спасет никто, ничто, никогда.
А если ты в бездну шагнул и не воспарил,
Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,
Ринулся в чащу, а там берлога,
Шел на медведя, а их там шесть, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Отнимает надежду там, где надежда есть.
(с) Д.Быков
Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног, —
Я бы ответил: если страшнее,
Чем можно придумать, то это Бог.
Сюжетом не предусмотренный поворот,
Небесный тунгусский камень в твой огород,
Лед и пламень, война и смута,
Тамерлан и Наполеон,
Приказ немедленно прыгать без парашюта
С горящего самолета, — все это он.
А если среди зимы запахло весной,
Если есть парашют, а к нему еще запасной,
В огне просматривается дорога,
Во тьме прорезывается просвет, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Внушает надежду там, где надежды нет.
Но если ты входишь во тьму, а она бела,
Прыгнул, а у тебя отросли крыла, —
То это Бог, или ангел, его посредник,
С хурмой «Тамерлан» и тортом «Наполеон»:
Последний шанс последнего из последних,
Поскольку после последнего — сразу он.
Это то, чего не учел Иуда.
Это то, чему не учил Дада.
Чудо вступает там, где помимо чуда
Не спасет никто, ничто, никогда.
А если ты в бездну шагнул и не воспарил,
Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,
Ринулся в чащу, а там берлога,
Шел на медведя, а их там шесть, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Отнимает надежду там, где надежда есть.
(с) Д.Быков
Вчера было ровно 27 лет со дня смерти Владимира Высоцкого. Но стихи его, песни, как бы пафосно это не звучало, живы по сей день.
Владимир Высоцкий. Песня о новом времени
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,-
Значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время - иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню за ним мы летим убегающим вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица,-
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!
Владимир Высоцкий. Песня о новом времени
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,-
Значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время - иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню за ним мы летим убегающим вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица,-
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!
Александр Блок.
Скифы
Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас - века, для нас - единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома' лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот - срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет - не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия - Сфинкс! Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим всё - и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё - и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним всё - парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы
И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно - старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем - братья!
А если нет - нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века - вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы - отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
30 января 1918
Скифы
Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас - века, для нас - единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома' лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот - срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет - не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия - Сфинкс! Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим всё - и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё - и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним всё - парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы
И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно - старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем - братья!
А если нет - нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века - вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы - отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
30 января 1918
Руки начать читать Николая Рубцова дошли лишь недавно. И кое-что успело понравиться.
ДА, УМРУ Я!
Да, умру я!
И что ж такого?
Хоть сейчас из нагана в лоб!
...Может быть,
Гробовщик толковый
Смастерит мне хороший гроб.
А на что мне хороший гроб-то?
Зарывайте меня хоть как!
Жалкий след мой
Будет затоптан
Башмаками других бродяг.
И останется всё,
Как было,
На Земле, не для всех родной...
Будет так же
Светить Светило
На заплёванный шар земной!
ПОЭЗИЯ
Теперь она, как в дымке, островками
Глядит на нас, покорная судьбе, -
Мелькнет порой лугами, ветряками -
И вновь закрыта дымными веками...
Но тем сильней влечет она к себе!
Мелькнет покоя сельского страница,
И вместе с чувством древности земли
Такая радость на душе струится,
Как будто вновь поет на поле жница,
И дни рекой зеркальной потекли...
Снега, снега... За линией железной
Укромный, чистый вижу уголок.
Пусть век простит мне ропот бесполезный,
Но я молю, чтоб этот вид безвестный
Хотя б вокзальный дым не заволок!
Пусть шепчет бор, серебряно-янтарный,
Что это здесь при звоне бубенцов
Расцвел душою Пушкин легендарный,
И снова мир дивился благодарный:
Пришел отсюда сказочный Кольцов!
Железный путь зовет меня гудками,
И я бегу... Но мне не по себе,
Когда она за дымными веками
Избой в снегах, лугами, ветряками
Мелькнет порой, покорная судьбе...
Сон об уходящем поезде
Юрий Левитанский
Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас -
Вращение Земли, вращение полей,
Вращение вдали берез и тополей,
Столбов и проводов, разъездов и мостов,
Попутных поездов и встречных поездов.
Но в том еще беда, и, видно, неспроста,
Что не годятся мне другие поезда.
Мне нужен только тот, что мною был обжит.
Там мой настольный свет от скорости дрожит.
Там любят лечь - так лечь, а рубят - так сплеча.
Там речь гудит, как печь, красна и горяча.
Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон, я номер не забыл.
Он снегом занесен, он в угле и в дыму,
И я приговорен пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,
Встающий высоко над всем пережитым!
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас.
ДА, УМРУ Я!
Да, умру я!
И что ж такого?
Хоть сейчас из нагана в лоб!
...Может быть,
Гробовщик толковый
Смастерит мне хороший гроб.
А на что мне хороший гроб-то?
Зарывайте меня хоть как!
Жалкий след мой
Будет затоптан
Башмаками других бродяг.
И останется всё,
Как было,
На Земле, не для всех родной...
Будет так же
Светить Светило
На заплёванный шар земной!
ПОЭЗИЯ
Теперь она, как в дымке, островками
Глядит на нас, покорная судьбе, -
Мелькнет порой лугами, ветряками -
И вновь закрыта дымными веками...
Но тем сильней влечет она к себе!
Мелькнет покоя сельского страница,
И вместе с чувством древности земли
Такая радость на душе струится,
Как будто вновь поет на поле жница,
И дни рекой зеркальной потекли...
Снега, снега... За линией железной
Укромный, чистый вижу уголок.
Пусть век простит мне ропот бесполезный,
Но я молю, чтоб этот вид безвестный
Хотя б вокзальный дым не заволок!
Пусть шепчет бор, серебряно-янтарный,
Что это здесь при звоне бубенцов
Расцвел душою Пушкин легендарный,
И снова мир дивился благодарный:
Пришел отсюда сказочный Кольцов!
Железный путь зовет меня гудками,
И я бегу... Но мне не по себе,
Когда она за дымными веками
Избой в снегах, лугами, ветряками
Мелькнет порой, покорная судьбе...
Сон об уходящем поезде
Юрий Левитанский
Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас -
Вращение Земли, вращение полей,
Вращение вдали берез и тополей,
Столбов и проводов, разъездов и мостов,
Попутных поездов и встречных поездов.
Но в том еще беда, и, видно, неспроста,
Что не годятся мне другие поезда.
Мне нужен только тот, что мною был обжит.
Там мой настольный свет от скорости дрожит.
Там любят лечь - так лечь, а рубят - так сплеча.
Там речь гудит, как печь, красна и горяча.
Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон, я номер не забыл.
Он снегом занесен, он в угле и в дыму,
И я приговорен пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,
Встающий высоко над всем пережитым!
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас.
(с) Владимир Захаров
Норд-Норд-Вест
Небо над городом кто-то недавно вымыл,
В аквамарин покрасил.
В нем самолетик-пуля оставил, промчавшись мимо,
Свой белый трассер
И лето-бродяга насиженных мест пока не бросает,
Но ты знаешь, брат мой,
Что тайно из ссылки приехала осень босая
Обратно…
А с северных гор уже тянет печальным, стылым –
Смертью, разлукой, снами…
И не уместить в словах всего, что однажды было
Не с нами.
Норд-Норд-Вест
Небо над городом кто-то недавно вымыл,
В аквамарин покрасил.
В нем самолетик-пуля оставил, промчавшись мимо,
Свой белый трассер
И лето-бродяга насиженных мест пока не бросает,
Но ты знаешь, брат мой,
Что тайно из ссылки приехала осень босая
Обратно…
А с северных гор уже тянет печальным, стылым –
Смертью, разлукой, снами…
И не уместить в словах всего, что однажды было
Не с нами.
Лопе де Вега - Любовь
Упасть без чувств, очнуться исступленным,
И щедрым, и скупцом, смиренным, властным,
Живым и мертвым, кротким и опасным,
предателем - и верным, непреклонным,
Не знать покоя, с милой разделенным,
Стать яростным, счастливым и несчастным,
Непостоянным, стойким, хладным, страстным,
Пресыщенным, несытым, уязвленным,
Отраву звать божественным напитком,
Забыть о пользе, гнаться за убытком,
Поверить, будто раем ад бывает, -
закрыть глаза на ложь, на заблужденье,
Вложить всю жизнь, всю душу в наважденье -
И есть любовь: кто сам любил, тот знает.
Перевод М. Квятковской.
Упасть без чувств, очнуться исступленным,
И щедрым, и скупцом, смиренным, властным,
Живым и мертвым, кротким и опасным,
предателем - и верным, непреклонным,
Не знать покоя, с милой разделенным,
Стать яростным, счастливым и несчастным,
Непостоянным, стойким, хладным, страстным,
Пресыщенным, несытым, уязвленным,
Отраву звать божественным напитком,
Забыть о пользе, гнаться за убытком,
Поверить, будто раем ад бывает, -
закрыть глаза на ложь, на заблужденье,
Вложить всю жизнь, всю душу в наважденье -
И есть любовь: кто сам любил, тот знает.
Перевод М. Квятковской.
>> Lexy Lachance:
А я его стихи в оригинале читаю... на испанском стихи жутко некрасивые и в них, в основном, нет рифмы. Я даже не понимаю, почему это у них называется поэзией...
----
Я здесь раньше ничего не выкладывал, наверное потому, что не очень увлекаюсь поэзией. Но вот, понравились мне несколько стихотворений Ильи Чёрта, солиста группы "Пилот", правда я не знаю их названий. Вотъ:
Языки
Есть в мире много языков, но совершенный среди них
всего один и в нём нет слов, но в каждом звуке - стих.
На нём умеют говорить все люди, всё живое
При этом, ближнему дарить тепло, помножив вдвое.
Вы не поверите, но всяк уже к нему привык
Считает каждый, что пустяк, Молчания Язык...
****
То место свято, где чужой порог
Не судит и не гонит за порок.
Где не убьют того, кто был неправ.
Не смотрят на бездомного брезгливо,
И не бросают грешника с обрыва,
А держат за обтрепанный рукав.
Я бы выложил больше, но увы, нельзя
. Да и в письменном виде этих стихов у меня нет, приходится слушать и печатать... Неудобно.
А я его стихи в оригинале читаю... на испанском стихи жутко некрасивые и в них, в основном, нет рифмы. Я даже не понимаю, почему это у них называется поэзией...
----
Я здесь раньше ничего не выкладывал, наверное потому, что не очень увлекаюсь поэзией. Но вот, понравились мне несколько стихотворений Ильи Чёрта, солиста группы "Пилот", правда я не знаю их названий. Вотъ:
Языки
Есть в мире много языков, но совершенный среди них
всего один и в нём нет слов, но в каждом звуке - стих.
На нём умеют говорить все люди, всё живое
При этом, ближнему дарить тепло, помножив вдвое.
Вы не поверите, но всяк уже к нему привык
Считает каждый, что пустяк, Молчания Язык...
****
То место свято, где чужой порог
Не судит и не гонит за порок.
Где не убьют того, кто был неправ.
Не смотрят на бездомного брезгливо,
И не бросают грешника с обрыва,
А держат за обтрепанный рукав.
Я бы выложил больше, но увы, нельзя
. Да и в письменном виде этих стихов у меня нет, приходится слушать и печатать... Неудобно.
Любимое… М.Ю.Лермонтов
Умирающий гладиатор
Ликует буйный Рим… торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он – пронзенный в грудь – безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена…
И молит жалости напрасно мутный взор:
Надменный временщик и льстец его сенатор,
Венчают похвалой победу и позор…
Что знатным и толпе сраженный гладиатор?
Он презрен и забыт… освистанный актер.
И кровь его течет – последние мгновенья
Мелькают, - близок час… вот луч воображенья
Сверкнул в его душе… пред ним шумит Дунай…
И родина цветет… свободный жизни край;
Он видит круг семьи, оставленный для брани,
Отца, простершего немеющие длани,
Зовущего к себе опору дряхлых дней…
Детей играющих – возлюбленных детей.
Все ждут его назад с добычей и славой,
Напрасно – жалкий раб, - он пал, как зверь лесной,
Бесчувственной толпы минутной забавой…
Прости, развратный Рим, - прости, о край родной…
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головой,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд – игралище детей,
Осмеянный ликующей толпой!
И пред кончиной ты взоры обратил
С глубоким вздохом сожаленья
На юность светлую, исполненную сил,
Которую давно для язвы просвещенья,
Для гордой роскоши беспечно ты забыл:
Стараясь заглушить последние старанья,
Ты жадно слушаешь и песни старины
И рыцарских времен волшебные преданья –
Насмешливых льстецов несбыточные сны.
Умирающий гладиатор
Ликует буйный Рим… торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он – пронзенный в грудь – безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена…
И молит жалости напрасно мутный взор:
Надменный временщик и льстец его сенатор,
Венчают похвалой победу и позор…
Что знатным и толпе сраженный гладиатор?
Он презрен и забыт… освистанный актер.
И кровь его течет – последние мгновенья
Мелькают, - близок час… вот луч воображенья
Сверкнул в его душе… пред ним шумит Дунай…
И родина цветет… свободный жизни край;
Он видит круг семьи, оставленный для брани,
Отца, простершего немеющие длани,
Зовущего к себе опору дряхлых дней…
Детей играющих – возлюбленных детей.
Все ждут его назад с добычей и славой,
Напрасно – жалкий раб, - он пал, как зверь лесной,
Бесчувственной толпы минутной забавой…
Прости, развратный Рим, - прости, о край родной…
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головой,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд – игралище детей,
Осмеянный ликующей толпой!
И пред кончиной ты взоры обратил
С глубоким вздохом сожаленья
На юность светлую, исполненную сил,
Которую давно для язвы просвещенья,
Для гордой роскоши беспечно ты забыл:
Стараясь заглушить последние старанья,
Ты жадно слушаешь и песни старины
И рыцарских времен волшебные преданья –
Насмешливых льстецов несбыточные сны.
Андрей Белый - В полях
Солнца контур старинный,
золотой, огневой,
апельсинный и винный
над червонной рекой.
От воздушного пьянства
онемела земля.
Золотые пространства,
золотые поля.
Озаренный лучом, я
спускаюсь в овраг.
Чернопыльные комья
замедляют мой шаг.
От всего золотого
к ручейку убегу -
холод ветра ночного
на зеленом лугу.
Солнца контур старинный,
золотой, огневой,
апельсинный и винный
убежал на покой.
Убежал в неизвестность.
Над полями легла,
заливая окрестность,
бледносиняя мгла.
Жизнь в безвременье мчится
пересохшим ключом:
все земное нам снится
утомительным сном.
Солнца контур старинный,
золотой, огневой,
апельсинный и винный
над червонной рекой.
От воздушного пьянства
онемела земля.
Золотые пространства,
золотые поля.
Озаренный лучом, я
спускаюсь в овраг.
Чернопыльные комья
замедляют мой шаг.
От всего золотого
к ручейку убегу -
холод ветра ночного
на зеленом лугу.
Солнца контур старинный,
золотой, огневой,
апельсинный и винный
убежал на покой.
Убежал в неизвестность.
Над полями легла,
заливая окрестность,
бледносиняя мгла.
Жизнь в безвременье мчится
пересохшим ключом:
все земное нам снится
утомительным сном.
сообщение
Лёха Никонов
По моему подоконнику стекают
капли дождя и нет ничего проще,
чем рассказать о красоте
падения этой капли, высоте
её измерения.
Каждую долю мгновения
тормозя время
надо ли выражать?
Жаль, если это действительно надо.
Справа и слева финский залив.
И в этом такая правда,
как в том, что шевелится лифт
в доме напротив. Живёт шизофреник,
умирают герои или мещане.
Это не озлобленность, поверьте,
это отчаяние.
По моему подоконнику стекают
капли дождя и нет ничего проще,
чем рассказать о красоте
падения этой капли, высоте
её измерения.
Каждую долю мгновения
тормозя время
надо ли выражать?
Жаль, если это действительно надо.
Справа и слева финский залив.
И в этом такая правда,
как в том, что шевелится лифт
в доме напротив. Живёт шизофреник,
умирают герои или мещане.
Это не озлобленность, поверьте,
это отчаяние.
Федор Тютчев
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
Федерико Гарсиа Лорка - Маленькая бесконечная поэма
Сбиться с дороги -
это слиться с метелью,
а слиться с метелью -
это двадцать столетий пасти могильные травы.
Сбиться с дороги -
это встретиться с женщиной,
которая режет по два петуха в секунду
и не боится света,
а свет - петушиного крика,
задушенного метелью.
А когда метель задохнется -
пробудится южный ветер,
но и ветры стонов не слышат -
и поэтому снова пасти нам могильные травы.
Я видел, как два колоска воскового цвета,
мертвые, хоронили гряду вулканов,
и видел, как два обезумевшие ребенка
отталкивали, рыдая, зрачки убийцы.
И я знаю, что два - не число
и числом не станет,
это только тоска вдвоем со своею тенью,
это только гитара, где любовь хоронит надежду,
это две бесконечности, недоступные
друг для друга.
и еще это стены мертвых
и напрасная боль воскрешенья.
Цифра два ненавистна мертвым,
но она баюкает женщин,
и они пугаются света,
а свет - петушиного крика,
петухам же в метели не спится,
и поэтому вечно пасти нам могильные травы.
Сбиться с дороги -
это слиться с метелью,
а слиться с метелью -
это двадцать столетий пасти могильные травы.
Сбиться с дороги -
это встретиться с женщиной,
которая режет по два петуха в секунду
и не боится света,
а свет - петушиного крика,
задушенного метелью.
А когда метель задохнется -
пробудится южный ветер,
но и ветры стонов не слышат -
и поэтому снова пасти нам могильные травы.
Я видел, как два колоска воскового цвета,
мертвые, хоронили гряду вулканов,
и видел, как два обезумевшие ребенка
отталкивали, рыдая, зрачки убийцы.
И я знаю, что два - не число
и числом не станет,
это только тоска вдвоем со своею тенью,
это только гитара, где любовь хоронит надежду,
это две бесконечности, недоступные
друг для друга.
и еще это стены мертвых
и напрасная боль воскрешенья.
Цифра два ненавистна мертвым,
но она баюкает женщин,
и они пугаются света,
а свет - петушиного крика,
петухам же в метели не спится,
и поэтому вечно пасти нам могильные травы.
//Перемещено из "Цитат...". Все-таки самое место поэтическим трехстишиям здесь.
***
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
***
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеется свежий срез.
***
"Осень уже пришла!" –
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к постели моей.
***
Тихая лунная ночь...
Слышно, как в глубине каштана
Ядрышко гложет червяк.
***
Новогоднее утро
Всюду ветки сосен у ворот.
Словно сон одной короткой ночи –
Промелькнули тридцать лет.
***
Ива склонилась и спит,
И кажется мне, соловей на ветке –
Это ее душа.
***
На чужбине
Тоненький язычок огня, -
Застыло масло в светильнике.
Проснешься... Какая грусть!
***
Снежный заяц - как живой!
Но одно осталось, дети:
Смастерим ему усы.
***
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
***
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Мацуо Басё
***
Горестный удел!
Шлем, забрало, – а под ним
Верещат сверчки...
Мацуо Басё. Из путевых записок "По тропинкам Севера"
***
На Кисакате
Волной залило вишню,
И над цветами,
По водной глади,
Плывут рыбачьи лодки.
Сайгё
***
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
***
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеется свежий срез.
***
"Осень уже пришла!" –
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к постели моей.
***
Тихая лунная ночь...
Слышно, как в глубине каштана
Ядрышко гложет червяк.
***
Новогоднее утро
Всюду ветки сосен у ворот.
Словно сон одной короткой ночи –
Промелькнули тридцать лет.
***
Ива склонилась и спит,
И кажется мне, соловей на ветке –
Это ее душа.
***
На чужбине
Тоненький язычок огня, -
Застыло масло в светильнике.
Проснешься... Какая грусть!
***
Снежный заяц - как живой!
Но одно осталось, дети:
Смастерим ему усы.
***
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
***
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Мацуо Басё
***
Горестный удел!
Шлем, забрало, – а под ним
Верещат сверчки...
Мацуо Басё. Из путевых записок "По тропинкам Севера"
***
На Кисакате
Волной залило вишню,
И над цветами,
По водной глади,
Плывут рыбачьи лодки.
Сайгё
Вспоминаю с благодарностью Андрею Вознесенскому за порванную душу.
Реквием
Возложите на море венки.
Есть такой человечий обычай —
в память воинов, в море погибших,
возлагают на море венки.
Здесь, ныряя, нашли рыбаки
десять тысяч стоящих скелетов,
ни имен, ни причин не поведав,
запрокинувших головы к свету,
они тянутся к нам, глубоки.
Возложите на море венки.
Чуть качаются их позвонки,
кандалами прикованы к кладбищу,
безымянные страшные ландыши.
Возложите на море венки.
На одном, как ведро, сапоги,
на другом — на груди амулетка.
Вдовам их не помогут звонки.
Затопили их вместо расстрела,
души их, покидавшие тело,
на воде оставляли круги.
Возложите на море венки
под свирель, барабан и сирены.
Из жасмина, из роз, из сирени
возложите на море венки.
Возложите на землю венки.
В ней лежат молодые мужчины.
Из сирени, из роз, из жасмина
возложите живые венки.
Заплетите земные цветы
над землею сгоревшим пилотам.
С ними пили вы перед полетом.
Возложите на небо венки.
Пусть стоят они в небе, видны,
презирая закон притяженья,
говоря поколеньям пришедшим:
«Кто живой — возложите венки».
Возложите на Время венки,
в этом вечном огне мы сгорели.
Из жасмина, из белой сирени
на огонь возложите венки.
И на ложь возложите венки,
мы в ней гибнем, товарищ, с тобою.
Возложите венки на Свободу.
Пусть живет. Возложите венки.
Реквием
Возложите на море венки.
Есть такой человечий обычай —
в память воинов, в море погибших,
возлагают на море венки.
Здесь, ныряя, нашли рыбаки
десять тысяч стоящих скелетов,
ни имен, ни причин не поведав,
запрокинувших головы к свету,
они тянутся к нам, глубоки.
Возложите на море венки.
Чуть качаются их позвонки,
кандалами прикованы к кладбищу,
безымянные страшные ландыши.
Возложите на море венки.
На одном, как ведро, сапоги,
на другом — на груди амулетка.
Вдовам их не помогут звонки.
Затопили их вместо расстрела,
души их, покидавшие тело,
на воде оставляли круги.
Возложите на море венки
под свирель, барабан и сирены.
Из жасмина, из роз, из сирени
возложите на море венки.
Возложите на землю венки.
В ней лежат молодые мужчины.
Из сирени, из роз, из жасмина
возложите живые венки.
Заплетите земные цветы
над землею сгоревшим пилотам.
С ними пили вы перед полетом.
Возложите на небо венки.
Пусть стоят они в небе, видны,
презирая закон притяженья,
говоря поколеньям пришедшим:
«Кто живой — возложите венки».
Возложите на Время венки,
в этом вечном огне мы сгорели.
Из жасмина, из белой сирени
на огонь возложите венки.
И на ложь возложите венки,
мы в ней гибнем, товарищ, с тобою.
Возложите венки на Свободу.
Пусть живет. Возложите венки.
Сейчас играет в колонках... Мм, так нежно, как цветок розы... Но в то же время так яростно, как и её шип
Mylene Farmer - Agnus Dei
De mutilation
En soustraction
Agnus Dei
Te voir en chair
J'en perds la tête
De mutilation
En convulsion
Te voir ici
Quelle hérésie
Les bras m'en tombent
De mutilation
En génuflexion
Excommuniée
J'ai les pieds et
Les poings liés
De mutilation
En extrême onction
Agnus Dei
Moi l'impie
Je suis saignée aux quatre veines
" Agnus Dei
Qui tollis
Peccáta mundi
Miserére nobis
Miserére nobis "...
Je m'éloigne de tout
Je suis loin de vous...
И еще, конечно, вот эти два. В свое время произвели очень большое впечатление, да и сейчас с удовольствием перечитываю иногда
Эдгар Аллан По - Ленор
Увы, разбит сосуд златой! дух отлетел навеки!
Звон, дольше стой! – душе святой плыть в роковые реки;
Что, Ги де Вир, без слёз ты сир? – рыдай себе в укор!
Померк весь мир, в гробу кумир, любимая Ленор!
Пускай вершат над ней обряд – поют за упокой! –
О самой царственной скорбят – о юности такой –
Вдвойне умершей гимн творят – умершей молодой.
"Вы гордость презирали в ней – богатство лишь любили,
Когда ж слегла от горьких дней – на смерть благословили!
Кто совершит теперь обряд? – какие петь слова? –
Ужели вы – ваш черный взгляд – колючая молва –
Сгубившие невинную – расцветшую едва?"
Мы все грешны; но меч – в ножны! И пусть восходит к Богу
Воскресный хор средь тишины – от мертвой прочь тревогу.
Предстала милая Ленор – с Надеждой за спиной,
А ты, грустя, оплачь дитя, не ставшее женой.
Скорби о ней, что всех нежней, лелей нетленный прах.
Струится жизнь, но не в глазах, а только в волосах,
Льняная прядь жива опять – но стынет смерть в глазах.
"Прочь! прочь! от демонов спешит мятежный дух, взлетая
Из Ада в горнюю обитель, ввысь, в пределы Рая,
Отринув стон, пред светлый трон, к Царю Небес взлетая!
Да смолкнет звон – иначе он ей душу воспалит,
Когда она, блаженств полна, над миром воспарит.
А я! – какой в груди покой! – рыдать уж не хочу,
Я петь ей рад на старый лад – и с ангелом лечу!"
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спесенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастье, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
Mylene Farmer - Agnus Dei
De mutilation
En soustraction
Agnus Dei
Te voir en chair
J'en perds la tête
De mutilation
En convulsion
Te voir ici
Quelle hérésie
Les bras m'en tombent
De mutilation
En génuflexion
Excommuniée
J'ai les pieds et
Les poings liés
De mutilation
En extrême onction
Agnus Dei
Moi l'impie
Je suis saignée aux quatre veines
" Agnus Dei
Qui tollis
Peccáta mundi
Miserére nobis
Miserére nobis "...
Je m'éloigne de tout
Je suis loin de vous...
И еще, конечно, вот эти два. В свое время произвели очень большое впечатление, да и сейчас с удовольствием перечитываю иногда
Эдгар Аллан По - Ленор
Увы, разбит сосуд златой! дух отлетел навеки!
Звон, дольше стой! – душе святой плыть в роковые реки;
Что, Ги де Вир, без слёз ты сир? – рыдай себе в укор!
Померк весь мир, в гробу кумир, любимая Ленор!
Пускай вершат над ней обряд – поют за упокой! –
О самой царственной скорбят – о юности такой –
Вдвойне умершей гимн творят – умершей молодой.
"Вы гордость презирали в ней – богатство лишь любили,
Когда ж слегла от горьких дней – на смерть благословили!
Кто совершит теперь обряд? – какие петь слова? –
Ужели вы – ваш черный взгляд – колючая молва –
Сгубившие невинную – расцветшую едва?"
Мы все грешны; но меч – в ножны! И пусть восходит к Богу
Воскресный хор средь тишины – от мертвой прочь тревогу.
Предстала милая Ленор – с Надеждой за спиной,
А ты, грустя, оплачь дитя, не ставшее женой.
Скорби о ней, что всех нежней, лелей нетленный прах.
Струится жизнь, но не в глазах, а только в волосах,
Льняная прядь жива опять – но стынет смерть в глазах.
"Прочь! прочь! от демонов спешит мятежный дух, взлетая
Из Ада в горнюю обитель, ввысь, в пределы Рая,
Отринув стон, пред светлый трон, к Царю Небес взлетая!
Да смолкнет звон – иначе он ей душу воспалит,
Когда она, блаженств полна, над миром воспарит.
А я! – какой в груди покой! – рыдать уж не хочу,
Я петь ей рад на старый лад – и с ангелом лечу!"
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спесенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастье, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
Вера и знание
[автора не знаю, с сайта www.garshin.ru]
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери,
На последней написано «ЗНАЮ»,
А на первой написано «ВЕРЮ».
И одной головой обладая,
Никогда не войдешь в обе двери,
Если веришь, то веришь не зная,
Если знаешь, то знаешь не веря.
И свое формируя сознанье,
С каждым днем от момента рожденья
Мы бредем по дороге познанья,
А с познаньем приходит сомненье.
И загадка останется вечной,
Не помогут ученые лбы -
Если знаем - безумно слабы,
Если верим - сильны бесконечно!
с тожо же сайта
Сутта-Нипад
Сияет солнце ясным днем
А месяц - в сумраке ночей.
Герой прославится мечом,
А мудрый думою своей.
Собой сначала овладей
И лишь потом учи других:
Не будет над тобой владык.
Себя стараясь покорить,
Ты покоришь сердца людей.
Ни в беспредельности небес,
Ни в темной глубине морей,
Ни в недрах горных не найти
Такого места, где б сокрыть
Виновный мог поступок свой.
Победа над самим собой
Важнее всех других побед.
Ни гению, ни божеству,
Ни брахману, ни духу зла
Не победить вовек того,
Кто сам себя преодолел.
А это Вадим Шефнер
ВОИН
Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: "Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."
Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.
Средь боевых друзей - их вождь недавний -
Он умирал, не веруя в беду,-
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нем забыла,
Потом состарилась и умерла.
Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: "Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."
1939
[автора не знаю, с сайта www.garshin.ru]
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери,
На последней написано «ЗНАЮ»,
А на первой написано «ВЕРЮ».
И одной головой обладая,
Никогда не войдешь в обе двери,
Если веришь, то веришь не зная,
Если знаешь, то знаешь не веря.
И свое формируя сознанье,
С каждым днем от момента рожденья
Мы бредем по дороге познанья,
А с познаньем приходит сомненье.
И загадка останется вечной,
Не помогут ученые лбы -
Если знаем - безумно слабы,
Если верим - сильны бесконечно!
с тожо же сайта
Сутта-Нипад
Сияет солнце ясным днем
А месяц - в сумраке ночей.
Герой прославится мечом,
А мудрый думою своей.
Собой сначала овладей
И лишь потом учи других:
Не будет над тобой владык.
Себя стараясь покорить,
Ты покоришь сердца людей.
Ни в беспредельности небес,
Ни в темной глубине морей,
Ни в недрах горных не найти
Такого места, где б сокрыть
Виновный мог поступок свой.
Победа над самим собой
Важнее всех других побед.
Ни гению, ни божеству,
Ни брахману, ни духу зла
Не победить вовек того,
Кто сам себя преодолел.
А это Вадим Шефнер
ВОИН
Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: "Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."
Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.
Средь боевых друзей - их вождь недавний -
Он умирал, не веруя в беду,-
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нем забыла,
Потом состарилась и умерла.
Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: "Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."
1939
Владимир Захаров (wowa1)
Вставляйте, граф, или Нам жмут безликие тела
- С добрым утром, сэр!
- Спасибо, тронут.
Сквозь двойной кордон оконных рам
Отчего так безутешно стонут
Рты сигнализаций по утрам?
Не за тем ли, что они как будто
Собрались оплакивать меня?
Саваном седым сползает утро
Без отца родившегося дня,
Чтобы вылить в мир сырую серость,
При которой злобы не тая
Взгляд редуплицирует как ксерокс
Блеклые картины бытия:
Вот тоски районная больница,
Мелких мыслей пшенная крупа,
Деготь дел… И я готов молиться,
Чтобы день вообще не наступал.
Краткая биография
Искал искуство среди дерьма.
Сыскал не густо.
Сошел с ума.
Вставляйте, граф, или Нам жмут безликие тела
- С добрым утром, сэр!
- Спасибо, тронут.
Сквозь двойной кордон оконных рам
Отчего так безутешно стонут
Рты сигнализаций по утрам?
Не за тем ли, что они как будто
Собрались оплакивать меня?
Саваном седым сползает утро
Без отца родившегося дня,
Чтобы вылить в мир сырую серость,
При которой злобы не тая
Взгляд редуплицирует как ксерокс
Блеклые картины бытия:
Вот тоски районная больница,
Мелких мыслей пшенная крупа,
Деготь дел… И я готов молиться,
Чтобы день вообще не наступал.
Краткая биография
Искал искуство среди дерьма.
Сыскал не густо.
Сошел с ума.
Тавара Мати. Именины салата
Tawara Mati. Salad Aniversary
УТРО В АВГУСТЕ
С той же caмoю песней
ты несешься по дороге вдоль берега:
"Отель Калифорния"...
В синеве небесно-морской
Лепесток твоей доски на волнах
взглядом ищу
Завтрак у моря:
Сэндвичи с яйцом,
что так и остались
нетронуты.
На залитой солнцем стене
Ног
твоих - и моих
параллельные линии
Вряд ли буду хранить,
но сейчас - кадр за кадром снимаю
Пляж Кудзюкури...
Остается ли еще
чего желать, вo что верить? -
Разметавшись бок о бок
во сне на песке
Круглое и тучное
оседает все ниже солнце
веса своего не выдерживая...
Под небом оранжевым Кудзюкури
льну к тебе
в монохроме.
В ласковом рокоте волн
набегающих - и уходящих
когда угодно можещь сказать мне
Прощай
Молча,
глаза - в глаза...
Каплею в море скатилась
звездочка фейерверка.
О, твое милое замешательство
в поисках нужного слова,
чтоб разорвать тишину...
Левой рукою палъцы мои
исследуешь один за другим...
Может быть, в этом - любовь?
//Если кого-то заинтересует, продолжение этих чудесных танка здесь.
Tawara Mati. Salad Aniversary
УТРО В АВГУСТЕ
С той же caмoю песней
ты несешься по дороге вдоль берега:
"Отель Калифорния"...
В синеве небесно-морской
Лепесток твоей доски на волнах
взглядом ищу
Завтрак у моря:
Сэндвичи с яйцом,
что так и остались
нетронуты.
На залитой солнцем стене
Ног
твоих - и моих
параллельные линии
Вряд ли буду хранить,
но сейчас - кадр за кадром снимаю
Пляж Кудзюкури...
Остается ли еще
чего желать, вo что верить? -
Разметавшись бок о бок
во сне на песке
Круглое и тучное
оседает все ниже солнце
веса своего не выдерживая...
Под небом оранжевым Кудзюкури
льну к тебе
в монохроме.
В ласковом рокоте волн
набегающих - и уходящих
когда угодно можещь сказать мне
Прощай
Молча,
глаза - в глаза...
Каплею в море скатилась
звездочка фейерверка.
О, твое милое замешательство
в поисках нужного слова,
чтоб разорвать тишину...
Левой рукою палъцы мои
исследуешь один за другим...
Может быть, в этом - любовь?
Читать дальше
//Если кого-то заинтересует, продолжение этих чудесных танка здесь.
Лев Вершинин
БАЛЛАДА О ДУРАЦКОЙ СМЕРТИ
Нет, пули я не боялся. Чего их бояться, пуль-то?
К тебе им одна дорога, а мимо - сотни дорог.
Я мыслил в войну о пулях, как нынче в смысле инсульта:
догонит, значит, догонит. На каждого писан срок.
А если чего и боялся, так только дурацкой смерти,
такой, что не от болячек и даже не от войны...
Ее, косую поганку, я только однажды встретил,
и то, не так, чтобы лично, а вроде со стороны.
...Застряли мы под Ростовом, две роты на полустанке.
Степь. Август. Земля прожарена... Ну хоть окопы не рой.
Гранаты да восемь орудий - а немцы нагнали танки.
А время было горячее. Ну, ясно: сорок второй.
Нам немцы весь день давали. И дали довольно крепко.
Но к вечеру все же стихли. Стало полегче жить...
Тут взводный входит, однако. Кто, мол, пойдет в разведку?
Спросил, скотина, и смотрит. Так что лучше сходить.
Всего подобралось четверо, чтоб каждый работал в паре.
(Напарника ранят - вытащи, а вдруг побежит - пришей...)
Я, Гиви из Кутаиса, Юсуф - казанский татарин,
и Арвид, тоже нерусский. Вроде, из латышей.
Нам твердо пообещали: вернетесь - нальем по двести.
Потом задачу поставили: надобно до утра
взять за линией немца. И там же, прямо на месте,
вытащить из паскуды, где ихние панцера?
Почти что без приключений мы сделали полработы:
пошли и добыли немца. Проверили документ.
Ганноверец Дитер Гоффман, ефрейтор танковой роты.
С двадцать второго года. Выходит, что двадцать лет.
Пацан пацаном. Трясется. Какая уж там молчанка?
Бормочет свои "майн готты" (по ихнему "Бог прости")
потом дошел до "рот фронта". Но нам-то надо про танки!
Причем, - не позже рассвета, чтоб было время уйти.
А он сипит: "нихт ферштейне" (видать, оказался с норовом).
И что прикажете делать? Засели в ближнем леске...
Гиви нельзя, как старшому. Арвиду - как дозорному.
А я бы, может, и справился - так врезало по руке.
"Давай!" - говорим Юсуфу. Юсуф достал зажигалку,
прожарил покрепче финку, фрица взял за вихра...
Работает. Мы скучаем. Парня, понятно, жалко,
но надо знать до рассвета, где ихние панцера!
...Ну что говорить? Он вспомнил про танки и самоходки,
и то, что атака в полдень, по флангу, с левой руки...
Мы сняли допрос на месте, а после - ножом по глотке.
Поскольку тащить - не выйдет, а бросить - не по-людски.
...Когда мы вернулись к нашим - ротный аж прослезился:
соколики! спать немедленно! А утром прошу ко мне!
А утром... верьте-не верьте, глядим: Юсуф удавился.
Вышел, будто до ветру - и сделался на ремне.
Ну, тут заварилась буча! Начальство понабежало,
особый майор Брызгало Юсуфу в глаза смотрел...
Потом признали, однако, что дело не трибунала,
а также не особиста, поскольку не самострел.
...А в полдень поперли танки. Но мы-то их ожидали:
из тридцати половина с трудом уползла назад...
Чуть позже за этот поиск нам всем вручили медали.
Юсуфу, правда, посмертно - но тут уж сам виноват.
...И если попы не брешут в церквах о ненашем свете,
хочу я спросить у Юсуфа, когда настанет пора:
какого хрена сплясал ты в обнимку с дурацкой смертью,
коль мы не пустили к Дону крестовые панцера?
БАЛЛАДА О ДУРАЦКОЙ СМЕРТИ
Нет, пули я не боялся. Чего их бояться, пуль-то?
К тебе им одна дорога, а мимо - сотни дорог.
Я мыслил в войну о пулях, как нынче в смысле инсульта:
догонит, значит, догонит. На каждого писан срок.
А если чего и боялся, так только дурацкой смерти,
такой, что не от болячек и даже не от войны...
Ее, косую поганку, я только однажды встретил,
и то, не так, чтобы лично, а вроде со стороны.
...Застряли мы под Ростовом, две роты на полустанке.
Степь. Август. Земля прожарена... Ну хоть окопы не рой.
Гранаты да восемь орудий - а немцы нагнали танки.
А время было горячее. Ну, ясно: сорок второй.
Нам немцы весь день давали. И дали довольно крепко.
Но к вечеру все же стихли. Стало полегче жить...
Тут взводный входит, однако. Кто, мол, пойдет в разведку?
Спросил, скотина, и смотрит. Так что лучше сходить.
Всего подобралось четверо, чтоб каждый работал в паре.
(Напарника ранят - вытащи, а вдруг побежит - пришей...)
Я, Гиви из Кутаиса, Юсуф - казанский татарин,
и Арвид, тоже нерусский. Вроде, из латышей.
Нам твердо пообещали: вернетесь - нальем по двести.
Потом задачу поставили: надобно до утра
взять за линией немца. И там же, прямо на месте,
вытащить из паскуды, где ихние панцера?
Почти что без приключений мы сделали полработы:
пошли и добыли немца. Проверили документ.
Ганноверец Дитер Гоффман, ефрейтор танковой роты.
С двадцать второго года. Выходит, что двадцать лет.
Пацан пацаном. Трясется. Какая уж там молчанка?
Бормочет свои "майн готты" (по ихнему "Бог прости")
потом дошел до "рот фронта". Но нам-то надо про танки!
Причем, - не позже рассвета, чтоб было время уйти.
А он сипит: "нихт ферштейне" (видать, оказался с норовом).
И что прикажете делать? Засели в ближнем леске...
Гиви нельзя, как старшому. Арвиду - как дозорному.
А я бы, может, и справился - так врезало по руке.
"Давай!" - говорим Юсуфу. Юсуф достал зажигалку,
прожарил покрепче финку, фрица взял за вихра...
Работает. Мы скучаем. Парня, понятно, жалко,
но надо знать до рассвета, где ихние панцера!
...Ну что говорить? Он вспомнил про танки и самоходки,
и то, что атака в полдень, по флангу, с левой руки...
Мы сняли допрос на месте, а после - ножом по глотке.
Поскольку тащить - не выйдет, а бросить - не по-людски.
...Когда мы вернулись к нашим - ротный аж прослезился:
соколики! спать немедленно! А утром прошу ко мне!
А утром... верьте-не верьте, глядим: Юсуф удавился.
Вышел, будто до ветру - и сделался на ремне.
Ну, тут заварилась буча! Начальство понабежало,
особый майор Брызгало Юсуфу в глаза смотрел...
Потом признали, однако, что дело не трибунала,
а также не особиста, поскольку не самострел.
...А в полдень поперли танки. Но мы-то их ожидали:
из тридцати половина с трудом уползла назад...
Чуть позже за этот поиск нам всем вручили медали.
Юсуфу, правда, посмертно - но тут уж сам виноват.
...И если попы не брешут в церквах о ненашем свете,
хочу я спросить у Юсуфа, когда настанет пора:
какого хрена сплясал ты в обнимку с дурацкой смертью,
коль мы не пустили к Дону крестовые панцера?
// Московский поэт Алексей Ефимов //
***
Между томов историй,
Стен, потолка, паркета,
Господи, в этом доме
Нет твоего портрета.
Шляпок гвоздиных ржа лишь,
Каждый на совесть вогнан.
Если не возражаешь,
Я помолюсь на окна.
Господи, в этом дыме
Ищешь любовь всё реже.
Если не нужен ты мне,
Я-то Тебе зачем же?
Мудростью не отмечен,
Грязен, одежда мнётся,
И ни одна из женщин
В жизни не обернётся.
Как на этапе ссыльный,
Ряженый в ложь мудила.
Разве что вот на сына
Силы ещё хватило.
Так и живёшь-гадаешь -
Толст, неуклюж, простужен -
Если не покидаешь,
Значит, зачем-то нужен?
В блохах кобель облезлый -
В собственном разгильдяйстве,
Может, и я полезным
Буду в Твоём хозяйстве?
Кончи Ты эту муку
Иль замени другою.
Если не дашь мне руку -
Хоть помани рукою.
Хоть из-под пива тарой,
Хоть для кота подстилкой,
Даже ботинком старым,
Даже гвоздём в ботинке,
Просто одной из скрепок,
Листья судьбы держащей -
Я ещё ох как крепок!
Только прошу нижайше:
Делишь Ты или множишь,
Муча костяшки счётов,
Если, конечно, можешь,
Боже, не будь расчётлив.
Если в твоей корзине
Что-то ещё осталось -
Господи, дай мне силу;
Господи, дай мне слабость.
***
У Сальери в дому хозяйка -
Не спаси-приведи Господь:
Измывается разно-всяко,
ВсT б ей сподличать, уколоть.
Близорука, суха, как палка...
Вот ей где эта молодTжь.
Вроде выгонишь - денег жалко,
А не выгнать - сама дойдTшь.
У старухи терпенье тает -
Свет всю ночь у него горит.
То посудой гремит - страдает,
То по клавишам бьёт - творит.
Был бы тенор какой, бельканто,
Из военных жильцы ничего.
Но вот этого музыканта -
Ну не любит она его.
Он ей в доме не то что мухи -
Таракана не раздавил,
А она распускает слухи,
Будто Моцарта отравил.
А здесь его (в смысле, Ефимова, а не Сальери ) сборник "Не стреляйте в пианиста".
***
Между томов историй,
Стен, потолка, паркета,
Господи, в этом доме
Нет твоего портрета.
Шляпок гвоздиных ржа лишь,
Каждый на совесть вогнан.
Если не возражаешь,
Я помолюсь на окна.
Господи, в этом дыме
Ищешь любовь всё реже.
Если не нужен ты мне,
Я-то Тебе зачем же?
Мудростью не отмечен,
Грязен, одежда мнётся,
И ни одна из женщин
В жизни не обернётся.
Как на этапе ссыльный,
Ряженый в ложь мудила.
Разве что вот на сына
Силы ещё хватило.
Так и живёшь-гадаешь -
Толст, неуклюж, простужен -
Если не покидаешь,
Значит, зачем-то нужен?
В блохах кобель облезлый -
В собственном разгильдяйстве,
Может, и я полезным
Буду в Твоём хозяйстве?
Кончи Ты эту муку
Иль замени другою.
Если не дашь мне руку -
Хоть помани рукою.
Хоть из-под пива тарой,
Хоть для кота подстилкой,
Даже ботинком старым,
Даже гвоздём в ботинке,
Просто одной из скрепок,
Листья судьбы держащей -
Я ещё ох как крепок!
Только прошу нижайше:
Делишь Ты или множишь,
Муча костяшки счётов,
Если, конечно, можешь,
Боже, не будь расчётлив.
Если в твоей корзине
Что-то ещё осталось -
Господи, дай мне силу;
Господи, дай мне слабость.
***
У Сальери в дому хозяйка -
Не спаси-приведи Господь:
Измывается разно-всяко,
ВсT б ей сподличать, уколоть.
Близорука, суха, как палка...
Вот ей где эта молодTжь.
Вроде выгонишь - денег жалко,
А не выгнать - сама дойдTшь.
У старухи терпенье тает -
Свет всю ночь у него горит.
То посудой гремит - страдает,
То по клавишам бьёт - творит.
Был бы тенор какой, бельканто,
Из военных жильцы ничего.
Но вот этого музыканта -
Ну не любит она его.
Он ей в доме не то что мухи -
Таракана не раздавил,
А она распускает слухи,
Будто Моцарта отравил.
А здесь его (в смысле, Ефимова, а не Сальери
) сборник "Не стреляйте в пианиста".
Максимилиан Волошин. Сorona Astralis.
В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар -
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар,-
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламенем одеты.
Но - странные,- его коснувшись, прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь -
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Закрыт нам путь проверенных орбит,
В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар -
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар,-
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламенем одеты.
Но - странные,- его коснувшись, прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь -
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Закрыт нам путь проверенных орбит,
Первое стихотворение... С некоторых пор что-то вроде эталона мировоззрения для меня.
* * *
Л.В. Лифшицу
Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.
Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, если есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишина глагола.
Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишина мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
1971
Иосиф Бродский
___________________________________
Ломка
Он создал нас по пьянке. Он не знал,
Он не предвидел, а теперь жалеет...
Чертей размножил, ангелов прогнал...
Потише говорите... Бог болеет...
…мы уходим – а здесь остаются Желания,
да, Желания наши – без нас остаются,
как актеры голодные – жаждут вживания,
как в театры, в тела незнакомые бьются.
А тела уже заняты. Пьесы поставлены:
в каждом драма кипит или трагикомедия,
и глаза оглушительно хлопают ставнями,
и тоска тяжелеет как энциклопедия…
Мир бездомных Желаний, сгущаясь, взрывается –
город, небо ночное, кровавое крошево…
Ангел смерти, как кот, по утрам умывается
и родителю-Богу желает хорошего…
Объясни, объясни, Гермес,
для чего обречен я помнить
эту бездну цветов, этот зной, этот лес
диких запахов, пляски бесстыдных телес,
океанские оргии звуков бездомных…
О какая безумная пьяная смесь,
как мой мозг погибает подробно!..
Это что же, Гермес,
это жизнь или месть
за успех мой внутриутробный?..
Вот он, кайф, превратившийся в груду руин:
наркомана привозят в палату.
Бог ли дал наслаждение чадам своим
за такую безумную плату
или дьявол в мозгу собирает цветы?..
Нет, не вижу в тебе я подонка,
брат мой, я ведь такой же как ты,
на роду мне написана ломка.
Я глотаю действительность как желудочный зонд.
В осажденном пространстве моих напряжений
главный врач – отвратительность. Мой горизонт
ограничен количеством рвотных движений.
За кусочек волшебного сладкого сна
дам и руку, и душу отрезать.
Не придумает, брат мой, и сам сатана
злейшей мерзости в мире, чем трезвость.
Бог, скорее на помощь! В конце-то концов,
разве это не ты нам подлянку устроил?
В наших генах грехи неизвестных отцов,
мы с рожденья болеем смертельным здоровьем.
Хватит нас обвинять, посмотри нам в глаза:
разве каждый из нас не забитый ребенок,
у которого ты забираешь назад
все подарки свои, начиная с пеленок?..
Посмотри, как горит и гниет наша плоть,
сколько ада в глазах одиночек,
обреченных блевотину в сердце колоть,
лишь бы пыткою пытку отсрочить.
А потом – пустоты удушающий плющ
сердцевину души разверзает…
Нет прощенья тебе, если ты всемогущ!
Проклят будь, если совесть тебя не терзает!
Я плевком загасил бы свечу бытия,
но догадка мерцает под кожей…
Если Ты не судья, если болен как я,
если мерзость моя это ломка Твоя,
то прости, то прости меня, Боже!..
Леви
_______________________________________
Гимн индивидуалистам:
Понимаю своих врагов.
Им и вправду со мною плохо.
Как отчетлива их шагов
неизменная подоплека!
Я не вписываюсь в ряды,
выпадая из парадигмы
Даже тех страны и среды,
что на свет меня породили,
И в руках моих мастерок -
что в ряду овощном фиалка.
Полк, в котором такой стрелок,
неизбежно терпит фиаско.
Гвозди гнутся под молотком,
дно кастрюли покрыла копоть,
Ни по пахоте босиком,
ни в строю сапогом протопать.
Одиночество - тяжкий грех.
Мне чужой ненавистен запах.
Я люблю себя больше всех
высших принципов, вместе взятых.
Это только малая часть.
Общий перечень был бы долог.
Хватит названного - подпасть
под понятье "полный подонок".
Я и сам до всего допер.
Понимаю сержанта Шмыгу,
Что смотрел на меня в упор
и читал меня, будто книгу:
Пряжка тусклая на ремне,
на штанах пузыри и пятна -
Все противно ему во мне!
Боже, как это мне понятно!
Понимаю сержантский гнев,
понимаю сверстников в школе -
но взываю, осатанев:
хоть меня бы кто понял, что ли!
Человек - невеликий чин.
Положенье мое убого.
У меня не меньше причин
быть скотиной, чем у любого.
Кошка, видя собственный хвост,
полагает, что все хвостаты,
Но не так-то я, видно, прост,
как просты мои супостаты.
Оттого-то моей спине
нет пощады со дня рожденья,
И не знать состраданья мне,
и не выпросить снисхожденья,
Но и гордости не заткнуть.
Выше голову! Гей, ромале!
Я не Шмыга какой-нибудь,
чтобы все меня понимали.
Дмитрий Быков
__________________________________
* * *
Мне страшно жить и страшно умереть.
И там, и здесь отпугивает бездна.
Однако эта утварь, эта снедь
Душе моей по-прежнему любезна.
Любезен вид на свалку из окон
И разговор, где все насквозь знакомо, -
затем, что жизнь сама себе закон,
А в смерти нет и этого закона.
Еще надежда теплится в дому
И к телу льнет последняя рубашка.
Молись за тех, Офелия, кому
не страшно жить и умирать не тяжко.
Дмитрий Быков
* * *
Л.В. Лифшицу
Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.
Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, если есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишина глагола.
Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишина мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
1971
Иосиф Бродский
___________________________________
Ломка
Он создал нас по пьянке. Он не знал,
Он не предвидел, а теперь жалеет...
Чертей размножил, ангелов прогнал...
Потише говорите... Бог болеет...
…мы уходим – а здесь остаются Желания,
да, Желания наши – без нас остаются,
как актеры голодные – жаждут вживания,
как в театры, в тела незнакомые бьются.
А тела уже заняты. Пьесы поставлены:
в каждом драма кипит или трагикомедия,
и глаза оглушительно хлопают ставнями,
и тоска тяжелеет как энциклопедия…
Мир бездомных Желаний, сгущаясь, взрывается –
город, небо ночное, кровавое крошево…
Ангел смерти, как кот, по утрам умывается
и родителю-Богу желает хорошего…
Объясни, объясни, Гермес,
для чего обречен я помнить
эту бездну цветов, этот зной, этот лес
диких запахов, пляски бесстыдных телес,
океанские оргии звуков бездомных…
О какая безумная пьяная смесь,
как мой мозг погибает подробно!..
Это что же, Гермес,
это жизнь или месть
за успех мой внутриутробный?..
Вот он, кайф, превратившийся в груду руин:
наркомана привозят в палату.
Бог ли дал наслаждение чадам своим
за такую безумную плату
или дьявол в мозгу собирает цветы?..
Нет, не вижу в тебе я подонка,
брат мой, я ведь такой же как ты,
на роду мне написана ломка.
Я глотаю действительность как желудочный зонд.
В осажденном пространстве моих напряжений
главный врач – отвратительность. Мой горизонт
ограничен количеством рвотных движений.
За кусочек волшебного сладкого сна
дам и руку, и душу отрезать.
Не придумает, брат мой, и сам сатана
злейшей мерзости в мире, чем трезвость.
Бог, скорее на помощь! В конце-то концов,
разве это не ты нам подлянку устроил?
В наших генах грехи неизвестных отцов,
мы с рожденья болеем смертельным здоровьем.
Хватит нас обвинять, посмотри нам в глаза:
разве каждый из нас не забитый ребенок,
у которого ты забираешь назад
все подарки свои, начиная с пеленок?..
Посмотри, как горит и гниет наша плоть,
сколько ада в глазах одиночек,
обреченных блевотину в сердце колоть,
лишь бы пыткою пытку отсрочить.
А потом – пустоты удушающий плющ
сердцевину души разверзает…
Нет прощенья тебе, если ты всемогущ!
Проклят будь, если совесть тебя не терзает!
Я плевком загасил бы свечу бытия,
но догадка мерцает под кожей…
Если Ты не судья, если болен как я,
если мерзость моя это ломка Твоя,
то прости, то прости меня, Боже!..
Леви
_______________________________________
Гимн индивидуалистам:
Понимаю своих врагов.
Им и вправду со мною плохо.
Как отчетлива их шагов
неизменная подоплека!
Я не вписываюсь в ряды,
выпадая из парадигмы
Даже тех страны и среды,
что на свет меня породили,
И в руках моих мастерок -
что в ряду овощном фиалка.
Полк, в котором такой стрелок,
неизбежно терпит фиаско.
Гвозди гнутся под молотком,
дно кастрюли покрыла копоть,
Ни по пахоте босиком,
ни в строю сапогом протопать.
Одиночество - тяжкий грех.
Мне чужой ненавистен запах.
Я люблю себя больше всех
высших принципов, вместе взятых.
Это только малая часть.
Общий перечень был бы долог.
Хватит названного - подпасть
под понятье "полный подонок".
Я и сам до всего допер.
Понимаю сержанта Шмыгу,
Что смотрел на меня в упор
и читал меня, будто книгу:
Пряжка тусклая на ремне,
на штанах пузыри и пятна -
Все противно ему во мне!
Боже, как это мне понятно!
Понимаю сержантский гнев,
понимаю сверстников в школе -
но взываю, осатанев:
хоть меня бы кто понял, что ли!
Человек - невеликий чин.
Положенье мое убого.
У меня не меньше причин
быть скотиной, чем у любого.
Кошка, видя собственный хвост,
полагает, что все хвостаты,
Но не так-то я, видно, прост,
как просты мои супостаты.
Оттого-то моей спине
нет пощады со дня рожденья,
И не знать состраданья мне,
и не выпросить снисхожденья,
Но и гордости не заткнуть.
Выше голову! Гей, ромале!
Я не Шмыга какой-нибудь,
чтобы все меня понимали.
Дмитрий Быков
__________________________________
* * *
Мне страшно жить и страшно умереть.
И там, и здесь отпугивает бездна.
Однако эта утварь, эта снедь
Душе моей по-прежнему любезна.
Любезен вид на свалку из окон
И разговор, где все насквозь знакомо, -
затем, что жизнь сама себе закон,
А в смерти нет и этого закона.
Еще надежда теплится в дому
И к телу льнет последняя рубашка.
Молись за тех, Офелия, кому
не страшно жить и умирать не тяжко.
Дмитрий Быков
Кто нить читал дуэт фэнтазистов Олди? Нет? Тогда вот вам одна песенка из их книги.
Баллада двойников
-Нежнее плети я,
Дешевле грязи я-
В канун столетия
Доверься празднику.
-Милее бархата,
Сильней железа я-
Душой распахнутой
Доверься лезвию.
...Левая рука- правою,
Ложь у двойника- правдою,
Исключение- правилом,
Лакомство- отравою.
Огорчаю?
Нет!-
Радую.
-Червонней злата я,
Из грязи вышедши-
В сетях проклятия
Доверься всевышнему.
-Святой, я по морю
Шел, аки постуху-
Скитаясь по миру,
Доверься посоху.
...Правая рука- левою,
Шлюха станет королевою,
Трясогузка-лебедью,
Бедность- нивой хлебною.
Отступаю?
Нет!-
Следую...
-Возьму по совести,
Воздам по вере, я
На сворку псов вести-
Удел доверия.
-Открыта дверь, за ней-
Угрюмый сад камней.
Мой раб, доверься мне!
Не доверяйся мне...
...в зеркале глаза- разные.
Позже ли сказать?
Сразу ли?!
Словом или фразою,
Мелом ил краскою?
Сострадаю?!
Нет!-
Праздную...
Баллада двойников
-Нежнее плети я,
Дешевле грязи я-
В канун столетия
Доверься празднику.
-Милее бархата,
Сильней железа я-
Душой распахнутой
Доверься лезвию.
...Левая рука- правою,
Ложь у двойника- правдою,
Исключение- правилом,
Лакомство- отравою.
Огорчаю?
Нет!-
Радую.
-Червонней злата я,
Из грязи вышедши-
В сетях проклятия
Доверься всевышнему.
-Святой, я по морю
Шел, аки постуху-
Скитаясь по миру,
Доверься посоху.
...Правая рука- левою,
Шлюха станет королевою,
Трясогузка-лебедью,
Бедность- нивой хлебною.
Отступаю?
Нет!-
Следую...
-Возьму по совести,
Воздам по вере, я
На сворку псов вести-
Удел доверия.
-Открыта дверь, за ней-
Угрюмый сад камней.
Мой раб, доверься мне!
Не доверяйся мне...
...в зеркале глаза- разные.
Позже ли сказать?
Сразу ли?!
Словом или фразою,
Мелом ил краскою?
Сострадаю?!
Нет!-
Праздную...
Дмитрий Быков
ТРАКТАТ 2
А как по мне, то все довольно просто:
В сообществе, толпе, в людской горсти
Процентов девяносто
Не склонны хорошо себя вести.
А бонусы, Господь меня прости, --
От храбрости до творческого роста, --
Положены процентам десяти.
Такой процент, златосеченья вроде,
Имеет место при любой погоде,
В любом народе,
При Цезаре, Пилате, Нессельроде,
При диктатуре, хаосе, свободе, --
И не имеет шансов возрасти.
Пусть гуманисты губы раскатали
В последние четыре сотни лет, --
Но девяносто склонны быть скотами,
А десять нет.
Но десяти настолько неохота
Дожить свой век под властью идиота,
Им так претит всеобщая зевота
И ворожба,
Им до того не хочется в болото,
Что силы их усемеряет кто-то
И направляет поперек рожна;
В итоге смерть, тупа и криворота,
Стучится лбом в закрытые ворота,
А жизнь идет туда, куда должна.
У Лема есть такая теорема –
Точнее, лемма, --
Изложенная в книге "Божий глас":
Она сложна и несколько занудна,
Но говорить стихами мне нетрудно,
И я сейчас.
Там люди по космической шифровке
Воссоздали такое вещество,
Которое, при некоей сноровке,
От мира не оставит ничего;
Однако Бог устроил так красиво,
Что точность выстрела от силы взрыва
Зависит, так сказать, наоборот:
Когда стреляешь по конкретной цели --
Взрывается бесшумно, еле-еле,
А если хочешь бенц на самом деле --
То неизвестно будет, где рванет.
У Бога, покровителя фантазий,
Строителя земного очага,
Тут применен закон причинных связей
И рычага.
Он меньшинства возможности повысил,
А большинству амбиций недоклал.
Тут виден не закон случайных чисел,
А хитрый план.
Итак, закон:
Когда нас половина,
То все еще спокойно и невинно.
Когда нас треть,
То нам уже не страшно умереть.
Когда нас четверть,
Никто уже не сможет нас умертвить,
А если нас всего седьмая часть,
То нам уже дана такая власть,
Что мы легко способны всем накласть
И не пропасть.
Когда нас стиснут до одной десятой,
То мы уже гоняем всех взашей,
Как может кот усатый-полосатый
Гонять мышей.
Крутую сотню три бессильных старца
Раскидывают запросто, как блох,
А если кто один на всех остался,
То это Бог.
А здесь можно скачать аудиозаписи его стихов: Быков в Практике 14-05-2008
ТРАКТАТ 2
А как по мне, то все довольно просто:
В сообществе, толпе, в людской горсти
Процентов девяносто
Не склонны хорошо себя вести.
А бонусы, Господь меня прости, --
От храбрости до творческого роста, --
Положены процентам десяти.
Такой процент, златосеченья вроде,
Имеет место при любой погоде,
В любом народе,
При Цезаре, Пилате, Нессельроде,
При диктатуре, хаосе, свободе, --
И не имеет шансов возрасти.
Пусть гуманисты губы раскатали
В последние четыре сотни лет, --
Но девяносто склонны быть скотами,
А десять нет.
Но десяти настолько неохота
Дожить свой век под властью идиота,
Им так претит всеобщая зевота
И ворожба,
Им до того не хочется в болото,
Что силы их усемеряет кто-то
И направляет поперек рожна;
В итоге смерть, тупа и криворота,
Стучится лбом в закрытые ворота,
А жизнь идет туда, куда должна.
У Лема есть такая теорема –
Точнее, лемма, --
Изложенная в книге "Божий глас":
Она сложна и несколько занудна,
Но говорить стихами мне нетрудно,
И я сейчас.
Там люди по космической шифровке
Воссоздали такое вещество,
Которое, при некоей сноровке,
От мира не оставит ничего;
Однако Бог устроил так красиво,
Что точность выстрела от силы взрыва
Зависит, так сказать, наоборот:
Когда стреляешь по конкретной цели --
Взрывается бесшумно, еле-еле,
А если хочешь бенц на самом деле --
То неизвестно будет, где рванет.
У Бога, покровителя фантазий,
Строителя земного очага,
Тут применен закон причинных связей
И рычага.
Он меньшинства возможности повысил,
А большинству амбиций недоклал.
Тут виден не закон случайных чисел,
А хитрый план.
Итак, закон:
Когда нас половина,
То все еще спокойно и невинно.
Когда нас треть,
То нам уже не страшно умереть.
Когда нас четверть,
Никто уже не сможет нас умертвить,
А если нас всего седьмая часть,
То нам уже дана такая власть,
Что мы легко способны всем накласть
И не пропасть.
Когда нас стиснут до одной десятой,
То мы уже гоняем всех взашей,
Как может кот усатый-полосатый
Гонять мышей.
Крутую сотню три бессильных старца
Раскидывают запросто, как блох,
А если кто один на всех остался,
То это Бог.
А здесь можно скачать аудиозаписи его стихов: Быков в Практике 14-05-2008
от Лавкрафта.
Прогулка Эдгара По
Над этою землёй нависли тени,
Как сон веков, прошедших прежде нас;
Скрывая мир минувших поколений,
Над плитами склонился пышный вяз.
Печальный ряд - могила за могилой,
И мёртвая листва шуршит уныло
О тех, чей голос в вечности угас.
И призрак одиноко и сурово
Идёт, ступая в прежние следы;
Невидим он, но сказанное слово
Звучит, как заклинанье от беды.
И только посвящённые поймут,
Что это Эдгар По гуляет тут...
Фестиваль
Здесь под снегом просторы,
Веет холодом даль,
Ночь на степи и горы
Опустила вуаль;
Но огни на вершинах говорят,
что начался колдовской фестиваль.
В тучах гибель таится,
Зреет ужас в ночи,
Людям в мёртвые лица
Светят солнца лучи.
Их безумные песни, хороводы
и пляски как костёр горячи.
И разносят бураны
Чёрной пыли клубы,
Крепко душат лианы
Вековые дубы,
Силы тьмы вылезают из могил
позабытых, открывая гробы.
И молитвы не могут
Разогнать этот мрак,
Только дьявольский гогот
Издаёт вурдалак,
И наивные люди в этом сумрачном
месте видят ужаса знак.
Звездовей
В известный час скупых осенних дней,
Когда в окне затеплится свеча,
По улицам, сухие листья мча,
Гуляет звездный ветер — звездовей.
Печной дымок, послушный лишь ему,
Творит за пируэтом пируэт
Он вторит траекториям планет,
А с юга Фомальгаут сверлит тьму.
В такую ночь поэты узнают
Немало тайн о югготских грибах
И о цветах, что в сказочных садах
На континентах Нитона растут.
Но все, что в этот час приснится им,
Уже к утру развеется как дым!
Чтение "Книги Чудес" Эдварда Дансейни
Часы в ночи летят, как птицы,
В камине угольки горят;
Проходят тени вереницей -
Молчащих демонов парад.
Я уношусь в иные сферы,
Читая книгу в тишине,
Когда волшебные химеры
Чаруют ум и сердце мне.
И я уже не в этом мире -
Я вижу, вижу наконец
Дворцы и города в эфире
И цепь пылающих колец.
Прогулка Эдгара По
Над этою землёй нависли тени,
Как сон веков, прошедших прежде нас;
Скрывая мир минувших поколений,
Над плитами склонился пышный вяз.
Печальный ряд - могила за могилой,
И мёртвая листва шуршит уныло
О тех, чей голос в вечности угас.
И призрак одиноко и сурово
Идёт, ступая в прежние следы;
Невидим он, но сказанное слово
Звучит, как заклинанье от беды.
И только посвящённые поймут,
Что это Эдгар По гуляет тут...
Фестиваль
Здесь под снегом просторы,
Веет холодом даль,
Ночь на степи и горы
Опустила вуаль;
Но огни на вершинах говорят,
что начался колдовской фестиваль.
В тучах гибель таится,
Зреет ужас в ночи,
Людям в мёртвые лица
Светят солнца лучи.
Их безумные песни, хороводы
и пляски как костёр горячи.
И разносят бураны
Чёрной пыли клубы,
Крепко душат лианы
Вековые дубы,
Силы тьмы вылезают из могил
позабытых, открывая гробы.
И молитвы не могут
Разогнать этот мрак,
Только дьявольский гогот
Издаёт вурдалак,
И наивные люди в этом сумрачном
месте видят ужаса знак.
Звездовей
В известный час скупых осенних дней,
Когда в окне затеплится свеча,
По улицам, сухие листья мча,
Гуляет звездный ветер — звездовей.
Печной дымок, послушный лишь ему,
Творит за пируэтом пируэт
Он вторит траекториям планет,
А с юга Фомальгаут сверлит тьму.
В такую ночь поэты узнают
Немало тайн о югготских грибах
И о цветах, что в сказочных садах
На континентах Нитона растут.
Но все, что в этот час приснится им,
Уже к утру развеется как дым!
Чтение "Книги Чудес" Эдварда Дансейни
Часы в ночи летят, как птицы,
В камине угольки горят;
Проходят тени вереницей -
Молчащих демонов парад.
Я уношусь в иные сферы,
Читая книгу в тишине,
Когда волшебные химеры
Чаруют ум и сердце мне.
И я уже не в этом мире -
Я вижу, вижу наконец
Дворцы и города в эфире
И цепь пылающих колец.
В целях оживления. Разбавлю более мажорной вещью
Франсуа Вийон - Баллада и молитва
Ты много потрудился, Ной,
Лозу нас научил сажать,
При сыновьях лежал хмельной.
А Лот, отведав кружек пять,
Не мог понять, где дочь, где мать.
В раю вам скучно без угара,
Так надо вам похлопотать
За душу стряпчего Котара.
Он пил, и редко по одной,
Ведь этот стряпчий вам под стать,
Он в холод пил, и пил он в зной,
Он пил, чтоб лечь, он пил, чтоб встать,
То в яму скок, то под кровать.
О, только вы ему под пару,
Словечко надо вам сказать
За душу стряпчего Котара..
Вот он стоит передо мной,
И синяков не сосчитать,
У вас за голубой стеной
Небось вода и тишь да гладь,
Так надо стряпчего позвать,
Он вам поддаст немного жара,
Уж постарайтесь постоять
За душу стряпчего Котара.
Его на небо надо взять,
И там, но памяти по старой,
С ним вместе бочку опростать
За душу стряпчего Котара.
Франсуа Вийон - Баллада и молитва
Ты много потрудился, Ной,
Лозу нас научил сажать,
При сыновьях лежал хмельной.
А Лот, отведав кружек пять,
Не мог понять, где дочь, где мать.
В раю вам скучно без угара,
Так надо вам похлопотать
За душу стряпчего Котара.
Он пил, и редко по одной,
Ведь этот стряпчий вам под стать,
Он в холод пил, и пил он в зной,
Он пил, чтоб лечь, он пил, чтоб встать,
То в яму скок, то под кровать.
О, только вы ему под пару,
Словечко надо вам сказать
За душу стряпчего Котара..
Вот он стоит передо мной,
И синяков не сосчитать,
У вас за голубой стеной
Небось вода и тишь да гладь,
Так надо стряпчего позвать,
Он вам поддаст немного жара,
Уж постарайтесь постоять
За душу стряпчего Котара.
Его на небо надо взять,
И там, но памяти по старой,
С ним вместе бочку опростать
За душу стряпчего Котара.
Еще с прошлого года украденное из жежешечки izubr. Могу перечитывать до бесконечности, давно выучила наизусть. Немного странноватая форма, написанно, как проза, абзапцами - но ритм, рифма, очарование - все сохраняется.
Как всегда бывает, когда всё близко, на земле, имеющей форму диска, как всегда, почти что на грани риска, я прошу тебя подписать контракт, чтобы ты отпустил меня в эти круги, где молчат глаза, где теплеют руки, отпусти меня на мои поруки, я вернусь, когда прозвучит антракт.
Опусти в эту пору смешную, где я всё брожу по улицам, холодея, от случайных огней и людей балдея, от случайных капель рюкзак промок. Сумма слов, придуманных за октябрь, мне милей всех прочих лишь тем хотя бы, что я помню, как она жгла когтями мой видавший виды грудной комок.
В этом доме, где я была недавно, нужно было всё принимать как данность, в каждый праздник - особенно в календарный, не ходить к врачу, зажигать свечу. Все свои обиды, и боль, и совесть приносить в органную полусонность, преклонять в прозрачную невесомость, как лихую голову - палачу.
В этом хрупком городе быть тревожной, даже в шутку, кажется мне, не можно, можно лишь бродить, и неосторожно погружаться в чинную кутерьму. Начинать письмо с meine liebe Frau, надевать пальто - никогда не траур, и кому-то принадлежать по праву, даже в общем-то всё равно кому. Каждый вечер гладить шнурки и банты, а по пятницам заходить в Biergarten, брать поллитра - чем мы, мол, не ваганты, ждать любого, кто еще не пришел. Располнеть слегка - но не до уродства, а скорей до внешнего благородства, чтобы каждый знал, что у нас всё просто и почти безвыходно хорошо.
Там нельзя, как здесь, чтобы не считая, ни снежинок что на ладонях тают, ни листков что осенью дождь листает, ни погибших клеток - по сто на стих. Каждый день, проведенный в огне, в грязи ли, световых ли лет, беспросветных зим ли, нужно класть подальше и в морозильник, приписав число и срок годности.
Этот город, ласковый, как подушка, без сквозных окон, без подвалов душных, он готов принять был чужую душу, обогреть холеным своим огнем. Но она пришла к нему, догнивая, закопченая, грязная, неживая, эту душу высосали трамваи и метро в час пик и заботы днем. Этот город вздохнул над сиротским телом и взмахнул над ним, чтоб душа летела, а она, как стеклышко, запотела, город всплакнул, звякнул в колокола. А в сиротском теле, горячем, цепком, было душ этих в общем вагон с прицепом, потому что здесь, если вышел целым, целым вряд ли доходишь и до угла.
Золотится стандартная панорама, за окном извечная надпись "Прагма", к двадцати своим прибавляю справа то, что им по праву принадлежит. В нашем спальном районе любая цифра, появившись, становится частью цикла, как мотор, как гудение мотоцикла, как душа, которая не лежит, но зачем-то плачет навзрыд, прилипнув, как к асфальту липнет обрывок липы, к бесконечному серому монолиту, к городскому мокрому неглиже.
Чтобы душу свою подарить тебе, я покупаю новую на е-бэе, может эта будет поголубее, чем моя, испачканная уже.
Как всегда бывает, когда всё близко, на земле, имеющей форму диска, как всегда, почти что на грани риска, я прошу тебя подписать контракт, чтобы ты отпустил меня в эти круги, где молчат глаза, где теплеют руки, отпусти меня на мои поруки, я вернусь, когда прозвучит антракт.
Опусти в эту пору смешную, где я всё брожу по улицам, холодея, от случайных огней и людей балдея, от случайных капель рюкзак промок. Сумма слов, придуманных за октябрь, мне милей всех прочих лишь тем хотя бы, что я помню, как она жгла когтями мой видавший виды грудной комок.
В этом доме, где я была недавно, нужно было всё принимать как данность, в каждый праздник - особенно в календарный, не ходить к врачу, зажигать свечу. Все свои обиды, и боль, и совесть приносить в органную полусонность, преклонять в прозрачную невесомость, как лихую голову - палачу.
В этом хрупком городе быть тревожной, даже в шутку, кажется мне, не можно, можно лишь бродить, и неосторожно погружаться в чинную кутерьму. Начинать письмо с meine liebe Frau, надевать пальто - никогда не траур, и кому-то принадлежать по праву, даже в общем-то всё равно кому. Каждый вечер гладить шнурки и банты, а по пятницам заходить в Biergarten, брать поллитра - чем мы, мол, не ваганты, ждать любого, кто еще не пришел. Располнеть слегка - но не до уродства, а скорей до внешнего благородства, чтобы каждый знал, что у нас всё просто и почти безвыходно хорошо.
Там нельзя, как здесь, чтобы не считая, ни снежинок что на ладонях тают, ни листков что осенью дождь листает, ни погибших клеток - по сто на стих. Каждый день, проведенный в огне, в грязи ли, световых ли лет, беспросветных зим ли, нужно класть подальше и в морозильник, приписав число и срок годности.
Этот город, ласковый, как подушка, без сквозных окон, без подвалов душных, он готов принять был чужую душу, обогреть холеным своим огнем. Но она пришла к нему, догнивая, закопченая, грязная, неживая, эту душу высосали трамваи и метро в час пик и заботы днем. Этот город вздохнул над сиротским телом и взмахнул над ним, чтоб душа летела, а она, как стеклышко, запотела, город всплакнул, звякнул в колокола. А в сиротском теле, горячем, цепком, было душ этих в общем вагон с прицепом, потому что здесь, если вышел целым, целым вряд ли доходишь и до угла.
Золотится стандартная панорама, за окном извечная надпись "Прагма", к двадцати своим прибавляю справа то, что им по праву принадлежит. В нашем спальном районе любая цифра, появившись, становится частью цикла, как мотор, как гудение мотоцикла, как душа, которая не лежит, но зачем-то плачет навзрыд, прилипнув, как к асфальту липнет обрывок липы, к бесконечному серому монолиту, к городскому мокрому неглиже.
Чтобы душу свою подарить тебе, я покупаю новую на е-бэе, может эта будет поголубее, чем моя, испачканная уже.
Пара весьма изящных стихов от reine de chaos
Звали его Иешуа.
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...
Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
... Я просто... не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле,
Да не заметил сослепу - там асфальт.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
... А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один - по колено в своей любви.
***
Сибиллочка, чувствуешь - рыбка-бананка
Скользит в серебристой воде.
Ох боже, Сибиллочка, больно и жарко
Вот здесь.
Сибилла, дружочек, ну, ты ее знаешь -
Бананов набьет полон рот,
Смешная, надутая, между камнями
Плывет.
Но знаешь, бывает, застрянет в ущелье
С раздутым, как шар, животом -
И гибнет, бедняжка, в жестоких мученьях.
А то.
И люди, Сибилла, что рыбы, ей-богу,
Набьют в себя всякую дрянь -
И выплыть не в силах, и плюнуть не могут.
Ты глянь!
А, к черту, Сибиллочка! Что им -свобода?!
И что им - любовь, и что - бог?!
И выплыть не в силах, и плюнуть не могут.
Я - смог.
Звали его Иешуа.
И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.
И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.
Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...
Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
... Я просто... не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?
О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле,
Да не заметил сослепу - там асфальт.
И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"
Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,
Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
... А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один - по колено в своей любви.
***
Сибиллочка, чувствуешь - рыбка-бананка
Скользит в серебристой воде.
Ох боже, Сибиллочка, больно и жарко
Вот здесь.
Сибилла, дружочек, ну, ты ее знаешь -
Бананов набьет полон рот,
Смешная, надутая, между камнями
Плывет.
Но знаешь, бывает, застрянет в ущелье
С раздутым, как шар, животом -
И гибнет, бедняжка, в жестоких мученьях.
А то.
И люди, Сибилла, что рыбы, ей-богу,
Набьют в себя всякую дрянь -
И выплыть не в силах, и плюнуть не могут.
Ты глянь!
А, к черту, Сибиллочка! Что им -свобода?!
И что им - любовь, и что - бог?!
И выплыть не в силах, и плюнуть не могут.
Я - смог.
Олег груз-ЗОЛОТОЙ РОСТОВ
Золотой Ростов под утренним туманом
Прячет от прохожих спелые каштаны.
По аллеям листья ветерок разносит,
В город мой вернулась ласковая осень.
На Большой Садовой маскарад зонтов,
В отражениях лужиц золотой Ростов,
День назад шумевший оживленный парк
Мирно отдыхает от влюбленных пар.
И в гнездо случайно залетевший лист
Не встревожит больше осторожных птиц.
До весны уснули тополя и клены,
И летние кафе на набережной Дона,
И лоток с мороженым позабыт прохожими -
Золотой Ростов замер настороженно.
Дождь, всю ночь резвящийся, намочивший улицы,
Стал уже навязчивым, чересчур балуется.
И карнизы звонкие, веселясь с разбойником,
Канонадой шумною разбудили дворников.
Двор устелен листьями, как бордовой простынью.
Золотой Ростов - так прекрасен осенью.
28.09.1999
Золотой Ростов под утренним туманом
Прячет от прохожих спелые каштаны.
По аллеям листья ветерок разносит,
В город мой вернулась ласковая осень.
На Большой Садовой маскарад зонтов,
В отражениях лужиц золотой Ростов,
День назад шумевший оживленный парк
Мирно отдыхает от влюбленных пар.
И в гнездо случайно залетевший лист
Не встревожит больше осторожных птиц.
До весны уснули тополя и клены,
И летние кафе на набережной Дона,
И лоток с мороженым позабыт прохожими -
Золотой Ростов замер настороженно.
Дождь, всю ночь резвящийся, намочивший улицы,
Стал уже навязчивым, чересчур балуется.
И карнизы звонкие, веселясь с разбойником,
Канонадой шумною разбудили дворников.
Двор устелен листьями, как бордовой простынью.
Золотой Ростов - так прекрасен осенью.
28.09.1999
Мервин Пик
Вокзал Виктория, 6.58 пополудни
Часы на башне вскрикнули контральто,
И загорелся палевый огонь,
Когда из-под унылого асфальта
На волю прянул пестрокрылый конь.
Султан венчал макушку яркой вспышкой,
Венок созвездий холку оплетал.
Прохожий с черным зонтиком под мышкой
Остановился и захохотал.
Вокзал Виктория, 6.58 пополудни
Часы на башне вскрикнули контральто,
И загорелся палевый огонь,
Когда из-под унылого асфальта
На волю прянул пестрокрылый конь.
Султан венчал макушку яркой вспышкой,
Венок созвездий холку оплетал.
Прохожий с черным зонтиком под мышкой
Остановился и захохотал.
вообще-то здесь имеется ввиду помимо Хайку еще и Танка и Киндайси
А во-вторых я выкладываю не свои собственные сочинения хотя они и имеются а известных авторов, так что эта тема должна быть тута
А во-вторых я выкладываю не свои собственные сочинения хотя они и имеются а известных авторов, так что эта тема должна быть тута
ИМХО, величайшее стихотворение.
Томас Л. Беддоуз
ТРУДНАЯ СМЕРТЬ
Клянусь Небесами, и Преисподней, и пропастью, что между ними:
Я не отдам себя ни Сну, ни Смерти -
Молнией-Мыслью вырвусь из клетки и обращусь в бессмертного Бога.
Старая Смерть возомнит, что я мертв, но я подкрадусь тихо сзади,
Сброшу Костлявую с Трона во прах смертельным ударом,
Разом сорву надгробия панцирь, скину проклятия тяжесть.
Всепроникающим духом вольюсь в сон роковой твой меж простыней кровавых.
Выкраду твой безобразный Остов у обманутой Смерти,
И сам стану Смертью твоею, всепожирающим Адом безумия.
Бойся меня, ибо я - не живая душа, но Дьявол.
Томас Л. Беддоуз
ТРУДНАЯ СМЕРТЬ
Клянусь Небесами, и Преисподней, и пропастью, что между ними:
Я не отдам себя ни Сну, ни Смерти -
Молнией-Мыслью вырвусь из клетки и обращусь в бессмертного Бога.
Старая Смерть возомнит, что я мертв, но я подкрадусь тихо сзади,
Сброшу Костлявую с Трона во прах смертельным ударом,
Разом сорву надгробия панцирь, скину проклятия тяжесть.
Всепроникающим духом вольюсь в сон роковой твой меж простыней кровавых.
Выкраду твой безобразный Остов у обманутой Смерти,
И сам стану Смертью твоею, всепожирающим Адом безумия.
Бойся меня, ибо я - не живая душа, но Дьявол.
Мои читатели
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.
Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.
Как легко догадаться Николай Гумилев.
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.
Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.
Как легко догадаться Николай Гумилев.
Доктор Шредингер, Ваша кошка еще жива.
Написала бестселлер, прекрасно играет в покер
(На каре из тузов ей всегда выпадает джокер),
Раздает интервью, в интернете ведет журнал,
И, сказать по секрету, весьма популярный блоггер.
Ящик – форма Вселенной, какой ее создал Бог.
Геометрия рая: шесть граней и ребра-балки,
По периметру – вышки, забор, КПП, мигалки.
Иногда вспоминается кресло, камин, клубок,
И его почему-то бывает ужасно жалко.
Доктор Шредингер, Ваша кошка не видит снов,
Бережет свою смерть в портсигаре из бычьей кожи,
Не мечтает однажды создателю дать по роже,
Хочет странного – редко, но чаще всего весной.
Любит сладкое. Впрочем, несладкое любит тоже.
Вероятности пляшут канкан на подмостках стен,
Мироздание нежится в узких зрачках кошачьих.
Ваша кошка, герр Шредингер, терпит невольный плен
И не плачет. Представьте себе, никогда не плачет.
© Ширанкова Светлана, 2010
Написала бестселлер, прекрасно играет в покер
(На каре из тузов ей всегда выпадает джокер),
Раздает интервью, в интернете ведет журнал,
И, сказать по секрету, весьма популярный блоггер.
Ящик – форма Вселенной, какой ее создал Бог.
Геометрия рая: шесть граней и ребра-балки,
По периметру – вышки, забор, КПП, мигалки.
Иногда вспоминается кресло, камин, клубок,
И его почему-то бывает ужасно жалко.
Доктор Шредингер, Ваша кошка не видит снов,
Бережет свою смерть в портсигаре из бычьей кожи,
Не мечтает однажды создателю дать по роже,
Хочет странного – редко, но чаще всего весной.
Любит сладкое. Впрочем, несладкое любит тоже.
Вероятности пляшут канкан на подмостках стен,
Мироздание нежится в узких зрачках кошачьих.
Ваша кошка, герр Шредингер, терпит невольный плен
И не плачет. Представьте себе, никогда не плачет.
© Ширанкова Светлана, 2010
>> DHead:
Ох тыж йодат-периодат! о_О Шикарное
Ох тыж йодат-периодат! о_О Шикарное
>> Dr. YankeeDoodle:
Дык, а то
Чтоб не флудить, выложу, пожалуй, ещё одно современное стихотворение. Уважаемые модераторы, пожалуйста, не бейте за мат
Это не я, а стихотворение действительно хорошее
Ты с детства чесала за ушком Вселенскому Злу.
Тебе было по фигу – в царский дворец аль на плаху.
Но принц снизошел и оставил тебе поцелуй.
А ты его очень тактично отправила на хуй.
И, строя прискорбную мину всей царской родне,
Вином поливала любимые розы принцессы.
От «нежных» речей твоих все становились бледней:
«Ебёте мне мозг? Папа! Мама! Я против инцеста!»
Ты с радостным визгом купалась в осенней листве,
Болталась на ветках безмолвного старого кедра,
Жевала с богами амброзию – солнечный свет,
А ночью сбегала на зов переменного ветра.
И время, тобой опьяненное, плыло назад.
Святые спивались, и падали в обморок черти.
А ты, наигравшись по полной, закрыла глаза…
Закрыла глаза и придумала жизнь после смерти.
© Саша Бес, 11.11.09
Дык, а то
Чтоб не флудить, выложу, пожалуй, ещё одно современное стихотворение. Уважаемые модераторы, пожалуйста, не бейте за мат
Это не я, а стихотворение действительно хорошее Ты с детства чесала за ушком Вселенскому Злу.
Тебе было по фигу – в царский дворец аль на плаху.
Но принц снизошел и оставил тебе поцелуй.
А ты его очень тактично отправила на хуй.
И, строя прискорбную мину всей царской родне,
Вином поливала любимые розы принцессы.
От «нежных» речей твоих все становились бледней:
«Ебёте мне мозг? Папа! Мама! Я против инцеста!»
Ты с радостным визгом купалась в осенней листве,
Болталась на ветках безмолвного старого кедра,
Жевала с богами амброзию – солнечный свет,
А ночью сбегала на зов переменного ветра.
И время, тобой опьяненное, плыло назад.
Святые спивались, и падали в обморок черти.
А ты, наигравшись по полной, закрыла глаза…
Закрыла глаза и придумала жизнь после смерти.
© Саша Бес, 11.11.09
А вот, номер из "Урании".
Бродский, “На выставке Карла Виллинка”
Аде Стрёве
I
Почти пейзаж. Количество фигур,
в нем возникающих, идет на убыль
с наплывом статуй. Мрамор белокур,
как наизнанку вывернутый уголь,
и местность мнится северной. Плато;
гиперборей, взъерошивший капусту.
Все так горизонтально, что никто
вас не прижмет к взволнованному бюсту.
II
Возможно, это – будущее. Фон
раскаяния. Мести сослуживцу.
Глухого, но отчетливого "вон!".
Внезапного приема джиу-джитсу.
И это – город будущего. Сад,
чьи заросли рассматриваешь в оба,
как ящерица в тропиках – фасад
гостиницы. Тем паче – небоскреба.
III
Возможно также – прошлое. Предел
отчаяния. Общая вершина.
Глаголы в длинной очереди к "л".
Улегшаяся буря крепдешина.
И это – царство прошлого. Тропы,
заглохнувшей в действительности. Лужи,
хранящей отраженья. Скорлупы,
увиденной яичницей снаружи.
IV
Бесспорно – перспектива. Календарь.
Верней, из воспалившихся гортаней
туннель в психологическую даль,
свободную от наших очертаний.
И голосу, подробнее, чем взор,
знакомому с ландшафтом неуспеха,
сподручней выбрать большее из зол
в расчете на чувствительное эхо.
V
Возможно – натюрморт. Издалека
все, в рамку заключенное, частично
мертво и неподвижно. Облака.
Река. Над ней кружащаяся птичка.
Равнина. Часто именно она,
принять другую форму не умея,
становится добычей полотна,
открытки, оправданьем Птолемея.
VI
Возможно – зебра моря или тигр.
Смесь скинутого платья и преграды
облизывает щиколотки икр
к загару неспособной балюстрады,
и время, мнится, к вечеру. Жара;
сняв потный молот с пылкой наковальни,
настойчивое соло комара
кончается овациями спальни.
VII
Возможно – декорация. Дают
"Причины Нечувствительность к Разлуке
со Следствием". Приветствуя уют,
певцы не столь нежны, сколь близоруки,
и "до" звучит как временное "от".
Блестящее, как капля из-под крана,
вибрируя, над проволокой нот
парит лунообразное сопрано.
VIII
Бесспорно, что – портрет, но без прикрас:
поверхность, чьи землистые оттенки
естественно приковывают глаз,
тем более – поставленного к стенке.
Поодаль, как уступка белизне,
клубятся, сбившись в тучу, олимпийцы,
спиною чуя брошенный извне
взгляд живописца – взгляд самоубийцы.
IX
Что, в сущности, и есть автопортрет.
Шаг в сторону от собственного тела,
повернутый к вам в профиль табурет,
вид издали на жизнь, что пролетела.
Вот это и зовется "мастерство":
способность не страшиться процедуры
небытия – как формы своего
отсутствия, списав его с натуры.
1984
Бродский, “На выставке Карла Виллинка”
Аде Стрёве
I
Почти пейзаж. Количество фигур,
в нем возникающих, идет на убыль
с наплывом статуй. Мрамор белокур,
как наизнанку вывернутый уголь,
и местность мнится северной. Плато;
гиперборей, взъерошивший капусту.
Все так горизонтально, что никто
вас не прижмет к взволнованному бюсту.
II
Возможно, это – будущее. Фон
раскаяния. Мести сослуживцу.
Глухого, но отчетливого "вон!".
Внезапного приема джиу-джитсу.
И это – город будущего. Сад,
чьи заросли рассматриваешь в оба,
как ящерица в тропиках – фасад
гостиницы. Тем паче – небоскреба.
III
Возможно также – прошлое. Предел
отчаяния. Общая вершина.
Глаголы в длинной очереди к "л".
Улегшаяся буря крепдешина.
И это – царство прошлого. Тропы,
заглохнувшей в действительности. Лужи,
хранящей отраженья. Скорлупы,
увиденной яичницей снаружи.
IV
Бесспорно – перспектива. Календарь.
Верней, из воспалившихся гортаней
туннель в психологическую даль,
свободную от наших очертаний.
И голосу, подробнее, чем взор,
знакомому с ландшафтом неуспеха,
сподручней выбрать большее из зол
в расчете на чувствительное эхо.
V
Возможно – натюрморт. Издалека
все, в рамку заключенное, частично
мертво и неподвижно. Облака.
Река. Над ней кружащаяся птичка.
Равнина. Часто именно она,
принять другую форму не умея,
становится добычей полотна,
открытки, оправданьем Птолемея.
VI
Возможно – зебра моря или тигр.
Смесь скинутого платья и преграды
облизывает щиколотки икр
к загару неспособной балюстрады,
и время, мнится, к вечеру. Жара;
сняв потный молот с пылкой наковальни,
настойчивое соло комара
кончается овациями спальни.
VII
Возможно – декорация. Дают
"Причины Нечувствительность к Разлуке
со Следствием". Приветствуя уют,
певцы не столь нежны, сколь близоруки,
и "до" звучит как временное "от".
Блестящее, как капля из-под крана,
вибрируя, над проволокой нот
парит лунообразное сопрано.
VIII
Бесспорно, что – портрет, но без прикрас:
поверхность, чьи землистые оттенки
естественно приковывают глаз,
тем более – поставленного к стенке.
Поодаль, как уступка белизне,
клубятся, сбившись в тучу, олимпийцы,
спиною чуя брошенный извне
взгляд живописца – взгляд самоубийцы.
IX
Что, в сущности, и есть автопортрет.
Шаг в сторону от собственного тела,
повернутый к вам в профиль табурет,
вид издали на жизнь, что пролетела.
Вот это и зовется "мастерство":
способность не страшиться процедуры
небытия – как формы своего
отсутствия, списав его с натуры.
1984
Сегодня 115 лет со дня рождения Сергея Александровича Есенина - одного из самых любимых моих поэтов.
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь - зараза,
Я не знал, что любовь - чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.
Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.
Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углу прижимал.
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь - простыня да кровать.
Наша жизнь - поцелуй да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер...
Не умру я, мой друг, никогда.
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь - зараза,
Я не знал, что любовь - чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.
Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.
Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углу прижимал.
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь - простыня да кровать.
Наша жизнь - поцелуй да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер...
Не умру я, мой друг, никогда.
сообщение
Константин Симонов
Поручик
Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.
А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.
Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.
Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей...
Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.
Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.
Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.
Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.
Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.
Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?
Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.
Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
"Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!"
. . . . . . . . . . . . . . . .
Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,
Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.
Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!
Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...
Поручик
Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.
А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.
Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.
Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей...
Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.
Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.
Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.
Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.
Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.
Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?
Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.
Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
"Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!"
. . . . . . . . . . . . . . . .
Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,
Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.
Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!
Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...
Мокрая ночь
отребье.
она сидела, нахмурясь.
я ничего не мог с ней поделать.
шел дождь.
она встала и вышла.
ну вот, черт побери, опять, подумал я
налил выпить и включил радио
снял с лампы абажур
и закурил дешевую черную горькую сигару
завезенную из Германии.
раздался стук в дверь
я открыл дверь
под дождем стоял маленький человечек
он спросил:
вы не видели голубя на крыльце?
я сказал, что не видел никакого голубя на крыльце
а он сказал, чтоб я дал ему знать
если увижу голубя на крыльце
я закрыл дверь
сел
вдруг черная кошка прыгнула в окно и вскочила
ко мне на колени и замурлыкала, это была
красивая кошка
я отнес ее на кухню и мы вместе поели
ветчины.
потом я выключил везде свет
и лег спать
а эта черная кошка легла спать вместе со мной
и замурлыкала.
ну вот, думаю, хоть кому-то я нравлюсь,
но вдруг кошка начала ссать,
она обоссала меня с ног до головы и все простыни обоссала,
ссаки лились по моему брюху, стекали по бокам
и я сказал: эй, что это с тобой?
я взял кошку и понес ее к двери
и вышвырнул ее под дождь
и подумал, вот странно, кошка на меня нассала
и ссаки у нее холодные как дождь.
потом я позвонил ей
и сказал: слушай, что это с тобой? ты что, совсем
помешалась?
повесил трубку и сдернул простыни с кровати
лег и стал слушать дождь.
иногда не знаешь, что со всем этим делать
а иногда лучше всего лежать тихо-тихо
и стараться вообще ни о чем
не думать.
кошка была чья-то
на ней был ошейник от блох.
насчет женщины
не знаю.
отребье.
она сидела, нахмурясь.
я ничего не мог с ней поделать.
шел дождь.
она встала и вышла.
ну вот, черт побери, опять, подумал я
налил выпить и включил радио
снял с лампы абажур
и закурил дешевую черную горькую сигару
завезенную из Германии.
раздался стук в дверь
я открыл дверь
под дождем стоял маленький человечек
он спросил:
вы не видели голубя на крыльце?
я сказал, что не видел никакого голубя на крыльце
а он сказал, чтоб я дал ему знать
если увижу голубя на крыльце
я закрыл дверь
сел
вдруг черная кошка прыгнула в окно и вскочила
ко мне на колени и замурлыкала, это была
красивая кошка
я отнес ее на кухню и мы вместе поели
ветчины.
потом я выключил везде свет
и лег спать
а эта черная кошка легла спать вместе со мной
и замурлыкала.
ну вот, думаю, хоть кому-то я нравлюсь,
но вдруг кошка начала ссать,
она обоссала меня с ног до головы и все простыни обоссала,
ссаки лились по моему брюху, стекали по бокам
и я сказал: эй, что это с тобой?
я взял кошку и понес ее к двери
и вышвырнул ее под дождь
и подумал, вот странно, кошка на меня нассала
и ссаки у нее холодные как дождь.
потом я позвонил ей
и сказал: слушай, что это с тобой? ты что, совсем
помешалась?
повесил трубку и сдернул простыни с кровати
лег и стал слушать дождь.
иногда не знаешь, что со всем этим делать
а иногда лучше всего лежать тихо-тихо
и стараться вообще ни о чем
не думать.
кошка была чья-то
на ней был ошейник от блох.
насчет женщины
не знаю.
Грузин-тост за пацанов
кто знает какой стопкой
подниму за тех для кого всегда есть сбоку
делю свою дорогу
вручаю словом что не проответчаю
сказав что на чужой земле и за меня впрягались
поддерживали словом делили кров
за пацанов с которыми баранов разбивали в кровь
от души
с кем хавал с водкой лаваши
не тех кто в эту хату
по случаю зашел на нашу хапку
а тех кого я принимаю за родного братку
благодарю за понимание и искренность
за то что помогали различать где ложь а где истина
отсюда издали вам с гор салам
с кем суку мы делили пополам
кому я с уважением жму руку
их именами буду называть и сыновей и внуков
никто не знает вам цены
за вас этот пластмассовый стаканчик пацаны
кто знает какой стопкой
подниму за тех для кого всегда есть сбоку
делю свою дорогу
вручаю словом что не проответчаю
сказав что на чужой земле и за меня впрягались
поддерживали словом делили кров
за пацанов с которыми баранов разбивали в кровь
от души
с кем хавал с водкой лаваши
не тех кто в эту хату
по случаю зашел на нашу хапку
а тех кого я принимаю за родного братку
благодарю за понимание и искренность
за то что помогали различать где ложь а где истина
отсюда издали вам с гор салам
с кем суку мы делили пополам
кому я с уважением жму руку
их именами буду называть и сыновей и внуков
никто не знает вам цены
за вас этот пластмассовый стаканчик пацаны
Автор Евгений Чакман (только не спрашивайте кто это). Все ошибки в тексте - авторские(просто, ну чего я буду их исправлять, вдруг так задуманно?)
Ирам Многоколонный.
Образ сонный мне ветер принес
Где то там, в тишине, в мире грез
Возле тени нефритовой лжи
Извиваясь, дрожат миражи
Приближаясь, все ярче пылал
Тот мираж, что под тенью лежал
Побледневших руин древний сад
Где усопших сердца говорят
Веки тяжестью камня легли
Голоса из песков изрекли
Каждый рвался поведать преданье
Тайны главной всего мирозданья.
"Раньше город здесь был, в пучине песков
Он словно маяк манил дураков
Жестокости горечь и похоти мед
Каждого в этом городе ждет
Над надежным пристанищем небо склонилось
Дав воли движенье пустыня сменилась
На пастбищ полотна, крывала полей
Землей плодородной в мгновенье очей.
Семя и кровь орошали барханы
Сменялись Рашиды, Десницы и Ханы
Осунулись дюны под тяжестью града
В себя приютив лозы винограда.
Здесь жили лжецы, злодеи их жены
Роскошью злата навек окружены
Блистали творцы, мудрецы и их музы
Признанье и слава им стали обузой
Торговля цвела, словно звезд ожирелье
Росло ремесло, умаляя терпенье
Соседей ривнивых, чьи земли нищали
Войны, разоренья они обещали
Но Верный народу и сильный Владыка
Соседей смерял искусностью лыка
Он мир сохранил, пускай и не прочный
Женитьбою сына со вражеской дочью
Крутились часы, заря и рассвет
Сменялись смиренно в течении лет
И Город возрос из среднего стана
В торговли колосса, культуры титана
Сей цивилизации развитой храм
С подачи небес нарекли как Ирам
Колонны могучие гордость вселяли
В селян что по городу часто гуляли
В приезжих, искавших источники благ
Но Старец твердил: "не всегда будет так".
Чем больше расло богатство и власть
Тем больше ирамцы лелеяли страсть
К жестокости скверны, и яда корысти
В душе воздвигая коварные мысли
Совсем разгорелся безумства очаг
И веру и совесть греховности мрак
Сглотил, не оставив присутствия их
Паденья последний решительный штрих
Предрек верный богу и мудрости Худ
Взывал прекратить он язычества блуд
От идолов поощрявших порок
Отречься, но правды добится не смог.
И небо, что благостный край породило
Низвергло, изгнало и испепелило
Ирамцев безнравственных семя и кровь
Отца обманувших слепую любовь".
Рассеялся сон, увядая степенно
Воспряла реальности твердь постепенно
От утренней свежести ум просиял
Открывши окно я рассеянный взор
Набросил на города будний узор
На хаос движенья и звуков бедлам
Ну чем же не Многоколоный Ирам?
Вобще у меня 4 любимых стиха, но остальные я выложу позже.
добавлено Натан Дрейк - [mergetime]1351153428[/mergetime]
Редьярд Киплинг, Имперский Поэт.
Марш "Хищных птиц"
(Войска Заморской службы)
"Ша-агом..." Грязь коростой на обмотках
мокрых,
"Арш!" Чехол со знаменем мотает впереди.
"Правое плечо!" А лица женщин в окнах
Не прихватишь на борт, что гляди, что не гляди.
Даешь! Не дошагать нам до победы.
Даешь! Нам не восстать под барабанный
бой.
Стая Хищных Птиц
Вместо райских голубиц -
И солдаты не придут с передовой.
"Подтянись!" Перед причалом полк скопился.
"Левой! Рота, стой!" И вот видны суда.
Суки, там битком, а нас полно на пирсе!
Боже правый, нас везут невесть куда...
"Товсь к погрузке!" Пусть малюют черта -
Хвост трубой! Нще гульнем, солдат!
И кончай о ней. Любовь, браток, - до борта.
"Марш!" Бог в помощь, если ты женат.
"Разойдись!" Завьем печали, братцы!
(Слышь, теперь бы нам пожрать, да
побыстрей!)
Эвона, с горячего кривятся -
Погоди, как доживешь до сухарей!
"Эй, женатые, от трапа!" Не надейся,
Тут на берег мы обратно не сойдем.
Дай вам сил, ох, дай вам сил, конногвардейцы,
Сторожить нас в эьо утро под дождем...
Вбитый в строй, как гвоздь, промокший до
бельишка,
В глотке ком, хоть не пошло тебя качать -
Здесь твой дом родной. - "Отставить песню!"
Крышка.
"На поверку ста-ановись! Молчать!"
Даешь! Нам не дожить до блеваной победы.
Даешь! Нам не воссать под барабанный
бой.
(Хвост трубой!)
А гиена и шакал
Все сожрут, что бог послал,
И солдаты не придут с передовой (Рота,
в бой!)
Коршунье и воронье
Налетит урвать свое,
И солдаты не придут с передовой (Рота, в бой!)
Стая Хищных Птиц
Вместо райских голубиц -
И солдаты не придут с передовой!
Все тот же Киплинг, совершенно замечательный стих:
Заповедь.
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за сметенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздовать с основ.
Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело,
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Ирам Многоколонный.
Образ сонный мне ветер принес
Где то там, в тишине, в мире грез
Возле тени нефритовой лжи
Извиваясь, дрожат миражи
Приближаясь, все ярче пылал
Тот мираж, что под тенью лежал
Побледневших руин древний сад
Где усопших сердца говорят
Веки тяжестью камня легли
Голоса из песков изрекли
Каждый рвался поведать преданье
Тайны главной всего мирозданья.
"Раньше город здесь был, в пучине песков
Он словно маяк манил дураков
Жестокости горечь и похоти мед
Каждого в этом городе ждет
Над надежным пристанищем небо склонилось
Дав воли движенье пустыня сменилась
На пастбищ полотна, крывала полей
Землей плодородной в мгновенье очей.
Семя и кровь орошали барханы
Сменялись Рашиды, Десницы и Ханы
Осунулись дюны под тяжестью града
В себя приютив лозы винограда.
Здесь жили лжецы, злодеи их жены
Роскошью злата навек окружены
Блистали творцы, мудрецы и их музы
Признанье и слава им стали обузой
Торговля цвела, словно звезд ожирелье
Росло ремесло, умаляя терпенье
Соседей ривнивых, чьи земли нищали
Войны, разоренья они обещали
Но Верный народу и сильный Владыка
Соседей смерял искусностью лыка
Он мир сохранил, пускай и не прочный
Женитьбою сына со вражеской дочью
Крутились часы, заря и рассвет
Сменялись смиренно в течении лет
И Город возрос из среднего стана
В торговли колосса, культуры титана
Сей цивилизации развитой храм
С подачи небес нарекли как Ирам
Колонны могучие гордость вселяли
В селян что по городу часто гуляли
В приезжих, искавших источники благ
Но Старец твердил: "не всегда будет так".
Чем больше расло богатство и власть
Тем больше ирамцы лелеяли страсть
К жестокости скверны, и яда корысти
В душе воздвигая коварные мысли
Совсем разгорелся безумства очаг
И веру и совесть греховности мрак
Сглотил, не оставив присутствия их
Паденья последний решительный штрих
Предрек верный богу и мудрости Худ
Взывал прекратить он язычества блуд
От идолов поощрявших порок
Отречься, но правды добится не смог.
И небо, что благостный край породило
Низвергло, изгнало и испепелило
Ирамцев безнравственных семя и кровь
Отца обманувших слепую любовь".
Рассеялся сон, увядая степенно
Воспряла реальности твердь постепенно
От утренней свежести ум просиял
Открывши окно я рассеянный взор
Набросил на города будний узор
На хаос движенья и звуков бедлам
Ну чем же не Многоколоный Ирам?
Вобще у меня 4 любимых стиха, но остальные я выложу позже.
добавлено Натан Дрейк - [mergetime]1351153428[/mergetime]
Редьярд Киплинг, Имперский Поэт.
Марш "Хищных птиц"
(Войска Заморской службы)
"Ша-агом..." Грязь коростой на обмотках
мокрых,
"Арш!" Чехол со знаменем мотает впереди.
"Правое плечо!" А лица женщин в окнах
Не прихватишь на борт, что гляди, что не гляди.
Даешь! Не дошагать нам до победы.
Даешь! Нам не восстать под барабанный
бой.
Стая Хищных Птиц
Вместо райских голубиц -
И солдаты не придут с передовой.
"Подтянись!" Перед причалом полк скопился.
"Левой! Рота, стой!" И вот видны суда.
Суки, там битком, а нас полно на пирсе!
Боже правый, нас везут невесть куда...
"Товсь к погрузке!" Пусть малюют черта -
Хвост трубой! Нще гульнем, солдат!
И кончай о ней. Любовь, браток, - до борта.
"Марш!" Бог в помощь, если ты женат.
"Разойдись!" Завьем печали, братцы!
(Слышь, теперь бы нам пожрать, да
побыстрей!)
Эвона, с горячего кривятся -
Погоди, как доживешь до сухарей!
"Эй, женатые, от трапа!" Не надейся,
Тут на берег мы обратно не сойдем.
Дай вам сил, ох, дай вам сил, конногвардейцы,
Сторожить нас в эьо утро под дождем...
Вбитый в строй, как гвоздь, промокший до
бельишка,
В глотке ком, хоть не пошло тебя качать -
Здесь твой дом родной. - "Отставить песню!"
Крышка.
"На поверку ста-ановись! Молчать!"
Даешь! Нам не дожить до блеваной победы.
Даешь! Нам не воссать под барабанный
бой.
(Хвост трубой!)
А гиена и шакал
Все сожрут, что бог послал,
И солдаты не придут с передовой (Рота,
в бой!)
Коршунье и воронье
Налетит урвать свое,
И солдаты не придут с передовой (Рота, в бой!)
Стая Хищных Птиц
Вместо райских голубиц -
И солдаты не придут с передовой!
Все тот же Киплинг, совершенно замечательный стих:
Заповедь.
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за сметенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздовать с основ.
Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело,
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Влад Михайлов.
Я не знаю кто он... Встретил стихи на одном из сайтов Белого движения в разделе "Современная поэзия"
БАЛЛАДА О ЧЕСТИ
Без царя в голове, пол-России лишилось ума,
Веры нет, — и призвали на княженье слуг сатаны.
Только в душах пустых красной пеной вскипела чума,
На развалинах храмов бесовские гимны слышны.
Отрекаясь от жизни и смерти, от зла и добра,
Добровольно на склоны кровавой Голгофы взойти...
Ледяные ступени скользят и ведут в никуда,
За плечами не крест, а распятой России пути.
За Россию, за Веру, за Честь — под горячей шрапнелью
В штыковую уйдут и полковники и юнкера.
Вас укроет неверная вечность холодной метелью,
И в степи догорит беспризорное пламя костра.
Расстреляли Россию во рвах и подвалах чека,
Распродали по лживым декретам осколки страны.
Миллионы судеб оборвутся и сгинут в веках,
А предатели станут героями этой войны.
Добровольцы уходят в последний поход навсегда,
Что б навеки остаться в просторах Кубанских степей...
Помолитесь, станичники, вслед, и под ликом Христа
Затеплите лампадку, что б стало немного теплей.
Вы уйдёте навек, для того, что бы в песнях остаться,
Господа офицеры, поручик и юный корнет!
Отреклись от всего, лишь от чести не став отрекаться,
И ушли по пути, на котором бесчестия нет.
Вам терновый венец — и за лёд, и за пламень награда,
Лишь терновый венец, перечерченный сталью клинка.
Сабля, штык и свинец — вам для вечности много ли надо,
В этой белой степи, над которой плывут облака...
БАЛЛАДА О БЫДЛЕ
Потрясая наганом, ворвалась свобода без стука,
Пепелище Империи ветер февральский разнёс.
Красный рак, белый лебедь и серая в крапинку щука
Уронили в обочину грязной политики воз.
И в дерьмо демократии по уши вляпалось быдло,
По России смердит трупным запахом новой войны.
Нет, не в этом беда, будто быдлу быть быдлом обрыдло,
А беда в том, что быдлу Отчизна и Бог не нужны.
Серый цвет затопил эшелоны, перроны, вокзалы,
Разбредается быдло с фронтов, затоптав пастухов...
Этот бывший народ этой бывшей великой державы
Очень скоро разделит себя на своих и врагов.
Быдло серой толпой, одурев от вина и свободы,
Митингует в столицах и грабит в уездной глуши,
А над этой толпою незримо стоят кукловоды
И ведут своё быдло за ниточки серой души...
В серых сумерках смут, заплутав, усомнившись в дороге,
Обращается к Богу хранимая Богом страна...
Обращается в быдло народ, усомнившийся в Боге,
А для быдла на страже другой поводырь — сатана.
Я не знаю кто он... Встретил стихи на одном из сайтов Белого движения в разделе "Современная поэзия"
БАЛЛАДА О ЧЕСТИ
Без царя в голове, пол-России лишилось ума,
Веры нет, — и призвали на княженье слуг сатаны.
Только в душах пустых красной пеной вскипела чума,
На развалинах храмов бесовские гимны слышны.
Отрекаясь от жизни и смерти, от зла и добра,
Добровольно на склоны кровавой Голгофы взойти...
Ледяные ступени скользят и ведут в никуда,
За плечами не крест, а распятой России пути.
За Россию, за Веру, за Честь — под горячей шрапнелью
В штыковую уйдут и полковники и юнкера.
Вас укроет неверная вечность холодной метелью,
И в степи догорит беспризорное пламя костра.
Расстреляли Россию во рвах и подвалах чека,
Распродали по лживым декретам осколки страны.
Миллионы судеб оборвутся и сгинут в веках,
А предатели станут героями этой войны.
Добровольцы уходят в последний поход навсегда,
Что б навеки остаться в просторах Кубанских степей...
Помолитесь, станичники, вслед, и под ликом Христа
Затеплите лампадку, что б стало немного теплей.
Вы уйдёте навек, для того, что бы в песнях остаться,
Господа офицеры, поручик и юный корнет!
Отреклись от всего, лишь от чести не став отрекаться,
И ушли по пути, на котором бесчестия нет.
Вам терновый венец — и за лёд, и за пламень награда,
Лишь терновый венец, перечерченный сталью клинка.
Сабля, штык и свинец — вам для вечности много ли надо,
В этой белой степи, над которой плывут облака...
БАЛЛАДА О БЫДЛЕ
Потрясая наганом, ворвалась свобода без стука,
Пепелище Империи ветер февральский разнёс.
Красный рак, белый лебедь и серая в крапинку щука
Уронили в обочину грязной политики воз.
И в дерьмо демократии по уши вляпалось быдло,
По России смердит трупным запахом новой войны.
Нет, не в этом беда, будто быдлу быть быдлом обрыдло,
А беда в том, что быдлу Отчизна и Бог не нужны.
Серый цвет затопил эшелоны, перроны, вокзалы,
Разбредается быдло с фронтов, затоптав пастухов...
Этот бывший народ этой бывшей великой державы
Очень скоро разделит себя на своих и врагов.
Быдло серой толпой, одурев от вина и свободы,
Митингует в столицах и грабит в уездной глуши,
А над этой толпою незримо стоят кукловоды
И ведут своё быдло за ниточки серой души...
В серых сумерках смут, заплутав, усомнившись в дороге,
Обращается к Богу хранимая Богом страна...
Обращается в быдло народ, усомнившийся в Боге,
А для быдла на страже другой поводырь — сатана.
Ива́н Барко́в (1732—1768) — русский поэт, переводчик Академии наук, ученик Михаила Ломоносова.
Остальное под спойлером.
добавлено -PitON- - [mergetime]1354005244[/mergetime]
Р. Киплинг, «Заповедь» (перевод Михаила Лозинского)
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»
Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, —
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Остальное под спойлером.
censura 18+
добавлено -PitON- - [mergetime]1354005244[/mergetime]
Р. Киплинг, «Заповедь» (перевод Михаила Лозинского)
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»
Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, —
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Упрощенная версия форума. Для перехода в полную нажмите на эту ссылку.