Жил на Галене краб по прозванью Молит,
Был он очень суров и вечно сердит.
Имел он шесть ног, считать их умел,
И лелеял свой панцирь, что на солнце блестел.
Запугал он клешнями всю живность в округе:
Слизней, рыб, прочих тварей обратил он в прислугу.
Каждый день раздавал он повсюду приказы,
А тех, кто роптал, одергивал сразу.
«Эй вы, мелюзга! Что встали, лентяи?
Живей за работу! Вот я вас, разгильдяев!
Тину убрать! Жемчуг драить до блеска!
И чтоб я от вас не слышал ни всплеска!»
И местные твари трудились покорно.
А что было делать? Хозяин их вздорный
Ссылкой на сушу мог им пригрозить,
Где всяк норовит тебя надкусить.
Сегодня едва ли в море найдется
Краб, что о боге мыслью задается.
Но, раздав порученья, задумался деспот:
А что, если в небе живет краб небесный?
Представлял он гиганта с огромной клешней.
«Наверно, и панцирь роскошный, как мой!
А имя? Оно должно быть под стать.
Ксолит… Иль Голит… Как-то так должны звать!
Ох, если б Голит увидел мой пруд,
Похвалил бы меня за тяжкий мой труд!
Всё блестит и сияет, вокруг чистота.
Подчинил здешних лодырей я неспроста».
Но пока Молит грезил, на него легла тень,
И настал для бедняги погибели день.
В миг свой последний подумал он так:
«Краб Великий ко мне спустился никак!»
То был не Ксолит, не Голит и вовсе не бог,
А лишь юной морячки Дженни сапог,
Что бежала, не глядя, куда-то скорей,
Не заметив, как треснул панцирь под ней.
Через пару минут она скрылась вдали.
Что же слуги Молита? Горевали они?
Может быть, причитали, проклиная судьбу,
Что оставила их без владыки в пруду?
Нет! Теперь в водоеме одна тишь да гладь,
И никто не командует — вот благодать!
Жемчуга пусть тускнеют, пусть все зарастет —
Их на сушу теперь никто не сошлет!
Затихли все гневные крики о грязи —
В пруд радость и жизнь возвратилися сразу.
Вновь тиной и илом водоем весь забит,
И домом моллюсков стал мертвый Молит.